Глава 6. Шизофрения, как и было сказано
Когда в приемную знаменитой психиатрической клиники, недавно отстроенной под Москвой на берегу реки, вошел человек с острой бородкой и облаченный в белый халат, была половина второго ночи. Трое санитаров не спускали глаз с Ивана Николаевича, сидящего на диване. Тут же находился и крайне взволнованный поэт Рюхин. Полотенца, которыми был связан Иван Николаевич, лежали грудой на том же диване. Руки и ноги Ивана Николаевича были свободны.
Увидев вошедшего, Рюхин побледнел, кашлянул и робко сказал:
Доктор поклонился Рюхину, но, кланяясь, смотрел не на него, а на Ивана Николаевича.
Тот сидел совершенно неподвижно, со злым лицом, сдвинув брови, и даже не шевельнулся при входе врача.
− Вот, доктор, − почему-то таинственным шепотом заговорил Рюхин, пугливо оглядываясь на Ивана Николаевича, − известный поэт Иван Бездомный… вот, видите ли… мы опасаемся, не белая ли горячка…
− Сильно пил? − сквозь зубы спросил доктор.
− Нет, выпивал, но не так, чтобы уж…
− Тараканов, крыс, чертиков или шмыгающих собак не ловил?
− Нет, − вздрогнув, ответил Рюхин, − я его вчера видел и сегодня утром. Он был совершенно здоров…
− А почему в кальсонах? С постели взяли?
− Он, доктор, в ресторан пришел в таком виде…
− Ага, ага, − очень удовлетворенно сказал доктор, − а почему ссадины? Дрался с кем-нибудь?
− Он с забора упал, а потом в ресторане ударил одного… И еще кое-кого…
− Так, так, так, − сказал доктор и, повернувшись к Ивану, добавил: − Здравствуйте!
− Здорово, вредитель! − злобно и громко ответил Иван.
Рюхин сконфузился до того, что не посмел поднять глаза на вежливого доктора. Но тот ничуть не обиделся, а привычным, ловким жестом снял очки, приподняв полу халата, спрятал их в задний карман брюк, а затем спросил у Ивана:
− Подите вы все от меня к чертям, в самом деле! − грубо закричал Иван и отвернулся.
− Почему же вы сердитесь? Разве я сказал вам что-нибудь неприятное?
− Мне двадцать три года, − возбужденно заговорил Иван, − и я подам жалобу на вас всех. А на тебя в особенности, гнида! − отнесся он отдельно к Рюхину.
− А на что же вы хотите пожаловаться?
− На то, что меня, здорового человека, схватили и силой приволокли в сумасшедший дом! − в гневе ответил Иван.
Здесь Рюхин всмотрелся в Ивана и похолодел: решительно никакого безумия не было у того в глазах. Из мутных, как они были в Грибоедове, они превратились в прежние, ясные.
«Батюшки! − испуганно подумал Рюхин, − да он и впрямь нормален? Вот чепуха какая! Зачем же мы, в самом деле, сюда-то его притащили? Нормален, нормален, только рожа расцарапана…»
− Вы находитесь, − спокойно заговорил врач, присаживаясь на белый табурет на блестящей ноге, − не в сумасшедшем доме, а в клинике, где вас никто не станет задерживать, если в этом нет надобности.
Иван Николаевич покосился недоверчиво, но все же пробурчал:
− Слава те господи! Нашелся наконец хоть один нормальный среди идиотов, из которых первый − балбес и бездарность Сашка!
− Кто этот Сашка-бездарность? − осведомился врач.
− А вот он, Рюхин! − ответил Иван и ткнул грязным пальцем в направлении Рюхина.
Тот вспыхнул от негодования.
«Это он мне вместо спасибо! − горько подумал он, − за то, что я принял в нем участие! Вот уж, действительно, дрянь!»
− Типичный кулачок по своей психологии, − заговорил Иван Николаевич, которому, очевидно, приспичило обличать Рюхина, − и притом кулачок, тщательно маскирующийся под пролетария. Посмотрите на его постную физиономию и сличите с теми звучными стихами, который он сочинил к первому числу!
Хе-хе-хе… «Взвейтесь!» да «развейтесь!»… А вы загляните к нему внутрь − что он там думает… вы ахнете! − и Иван Николаевич зловеще рассмеялся.
Рюхин тяжело дышал, был красен и думал только об одном, что он отогрел у себя на груди змею, что он принял участие в том, кто оказался на поверку злобным врагом. И главное, и поделать ничего нельзя было: не ругаться же с душевнобольным?!
− А почему вас, собственно, доставили к нам? − спросил врач, внимательно выслушав обличения Бездомного.
− Да черт их возьми, олухов! Схватили, связали какими-то тряпками и поволокли в грузовике!
− Позвольте вас спросить, вы почему в ресторан пришли в одном белье?
− Ничего тут нету удивительного, − ответил Иван, − пошел я купаться на Москва-реку, ну и попятили мою одежу, а эту дрянь оставили! Не голым же мне по Москве идти? Надел что было, потому что спешил в ресторан к Грибоедову.
Врач вопросительно посмотрел на Рюхина, и тот хмуро пробормотал:
− Ага, − сказал врач, − а почему так спешили? Какое-нибудь деловое свидание?
− Консультанта я ловлю, − ответил Иван Николаевич и тревожно оглянулся.
− Вы Берлиоза знаете? − спросил Иван многозначительно.
− Какой там композитор? Ах да, да нет! Композитор − это однофамилец Миши Берлиоза!
Рюхину не хотелось ничего говорить, но пришлось объяснить.
− Секретаря МАССОЛИТа Берлиоза сегодня вечером задавило трамваем на Патриарших.
− Не ври ты, чего не знаешь! − рассердился на Рюхина Иван, − я, а не ты был при этом! Он его нарочно под трамвай пристроил!
− Да при чем здесь «толкнул»? − сердясь на общую бестолковость, воскликнул Иван, − такому и толкать не надо! Он такие штуки может выделывать, что только держись! Он заранее знал, что Берлиоз попадет под трамвай!
− А кто-нибудь, кроме вас, видел этого консультанта?
− То-то и беда, что только я и Берлиоз.
− Так. Какие же меры вы приняли, чтобы поймать этого убийцу? − тут врач повернулся и бросил взгляд женщине в белом халате, сидящей за столом в сторонке. Та вынула лист и стала заполнять пустые места в его графах.
− Меры вот какие. Взял я на кухне свечечку…
− Вот эту? − спросил врач, указывая на изломанную свечку, лежащую на столе рядом с иконкой перед женщиной.
− Ну да, иконка… − Иван покраснел, − иконка-то больше всего и испугала, − он опять ткнул пальцем в сторону Рюхина, − но дело в том, что он, консультант, он, будем говорить прямо… с нечистой силой знается… и так его не поймаешь.
Санитары почему-то вытянули руки по швам и глаз не сводили с Ивана.
− Да-с, − продолжал Иван, − знается! Тут факт бесповоротный. Он лично с Понтием Пилатом разговаривал. Да нечего на меня так смотреть! Верно говорю! Все видел − и балкон и пальмы. Был, словом, у Понтия Пилата, за это я ручаюсь.
− Ну вот, стало быть, я иконку на грудь пришпилил и побежал…
Вдруг часы ударили два раза.
− Эге-ге! − воскликнул Иван и поднялся с дивана, − два часа, а я с вами время теряю! Я извиняюсь, где телефон?
− Пропустите к телефону, − приказал врач санитарам.
Иван ухватился за трубку, а женщина в это время тихо спросила у Рюхина:
− Холост, − испуганно ответил Рюхин.
− Милиция? − закричал Иван в трубку, − милиция? Товарищ дежурный, распорядитесь сейчас же, чтобы выслали пять мотоциклетов с пулеметами для поимки иностранного консультанта. Что? Заезжайте за мною, я сам с вами поеду… Говорит поэт Бездомный из сумасшедшего дома… Как ваш адрес? − шепотом спросил Бездомный у доктора, прикрывая трубку ладонью, − а потом опять закричал в трубку: − Вы слушаете? Алло. Безобразие! − вдруг завопил Иван и швырнул трубку в стену. Затем он повернулся к врачу, протянул ему руку, сухо сказал «до свидания» и собрался уходить.
− Помилуйте, куда же вы хотите идти? − заговорил врач, вглядываясь в глаза Ивана, − глубокой ночью, в белье… Вы плохо чувствуете себя, останьтесь у нас!
− Пропустите-ка, − сказал Иван санитарам, сомкнувшимся у дверей. − Пустите вы или нет? − страшным голосом крикнул поэт.
Рюхин задрожал, а женщина нажала кнопку в столике, и на его стеклянную поверхность выскочила блестящая коробочка и запаянная ампула.
− Ах так?! − дико и затравленно озираясь, произнес Иван, − ну ладно же! Прощайте… − и головою вперед он бросился в штору окна. Раздался удар, но небьющиеся стекла за шторою выдержали его, и через мгновение Иван забился в руках у санитаров. Он хрипел, пытался кусаться, кричал:
− Так вот вы какие стеклышки у себя завели. Пусти! Пусти, говорю!
Шприц блеснул в руках у врача, женщина одним взмахом распорола ветхий рукав толстовки и вцепилась в руку с неженской силой. Запахло эфиром. Иван ослабел в руках четырех человек, и ловкий врач воспользовался этим моментом и вколол иглу в руку Ивану. Ивана подержали еще несколько секунд, и потом опустили на диван.
− Бандиты! − прокричал Иван и вскочил с дивана, но был водворен на него опять. Лишь только его отпустили, он опять было вскочил, но обратно уже сел сам. Он помолчал, диковато озираясь, потом неожиданно зевнул, потом улыбнулся со злобой.
− Заточили все-таки, − сказал он, зевнул еще раз, неожиданно прилег, голову положил на подушку, кулак по-детски под щеку, забормотал уже сонным голосом, без злобы: − Ну и очень хорошо… Сами же за все и поплатитесь. Я предупредил, а там как хотите! Меня же сейчас более всего интересует Понтий Пилат… Пилат… − тут он закрыл глаза.
− Ванна, сто семнадцатую отдельную и пост к нему, − распорядился врач, надевая очки. Тут Рюхин опять вздрогнул: бесшумно открылись белые двери, за ними стал виден коридор, освещенный синими ночными лампами. Из коридора выехала на резиновых колесиках кушетка, на нее переложили затихшего Ивана, и он уехал в коридор, и двери за ним замкнулись.
− Доктор, − шепотом спросил потрясенный Рюхин, − он, значит, действительно болен?
− А что же это такое с ним? − робко спросил Рюхин.
Усталый врач поглядел на Рюхина и вяло ответил:
− Двигательное и речевое возбуждение… Бредовые интерпретации…
Случай, по-видимому, сложный… Шизофрения, надо полагать. А тут еще алкоголизм…
Рюхин ничего не понял из слов доктора, кроме того, что дела Ивана Николаевича, видно, плоховаты, вздохнул и спросил:
− А что это он все про какого-то консультанта говорит?
− Видел, наверно, кого-то, кто поразил его расстроенное воображение. А может быть, галлюцинировал…
Через несколько минут грузовик уносил Рюхина в Москву. Светало, и свет еще не погашенных на шоссе фонарей был уже не нужен и неприятен. Шофер злился на то, что пропала ночь, гнал машину что есть сил, и ее заносило на поворотах.
Вот и лес отвалился, остался где-то сзади, и река ушла куда-то в сторону, навстречу грузовику сыпалась разная разность: какие-то заборы с караульными будками и штабеля дров, высоченные столбы и какие-то мачты, а на мачтах нанизанные катушки, груды щебня, земля, исполосованная каналами, − словом, чувствовалось, что вот-вот она, Москва, тут же, вон за поворотом, и сейчас навалится и охватит.
Рюхина трясло и швыряло, какой-то обрубок, на котором он поместился, то и дело пытался выскользнуть из-под него. Ресторанные полотенца, подброшенные уехавшими ранее в троллейбусе милиционером и Пантелеем, ездили по всей платформе. Рюхин пытался было их собрать, но, прошипев почему-то со злобой:
«Да ну их к черту! Что я, в самом деле, как дурак верчусь. » − отшвырнул их ногой и перестал на них глядеть.
Настроение духа у едущего было ужасно. Становилось ясным, что посещение дома скорби оставило в нем тяжелейший след. Рюхин старался понять, что его терзает. Коридор с синими лампами, прилипший к памяти? Мысль о том, что худшего несчастья, чем лишение разума, нет на свете? Да, да, конечно, и это.
Но это − так ведь, общая мысль. А вот есть что-то еще. Что же это? Обида, вот что. Да, да, обидные слова, брошенные Бездомным прямо в лицо. И горе не в том, что они обидные, а в том, что в них заключается правда.
Поэт не глядел уже по сторонам, а, уставившись в грязный трясущийся пол, стал что-то бормотать, ныть, глодая самого себя.
Да, стихи… Ему − тридцать два года! В самом деле, что же дальше? − И дальше он будет сочинять по нескольку стихотворений в год. − До старости?
− Да, до старости. − Что же принесут ему эти стихотворения? Славу? «Какой вздор! Не обманывай-то хоть сам себя. Никогда слава не придет к тому, кто сочиняет дурные стихи. Отчего они дурные? Правду, правду сказал! − безжалостно обращался к самому себе Рюхин, − не верю я ни во что из того, что пишу. »
Отравленный взрывом неврастении, поэт покачнулся, пол под ним перестал трястись. Рюхин поднял голову и увидел, что они уже в Москве и, более того, что над Москвой рассвет, что облако подсвечено золотом, что грузовик его стоит, застрявши в колонне других машин у поворота на бульвар, и что близехонько от него стоит на постаменте металлический человек, чуть наклонив голову, и безразлично смотрит на бульвар.
Какие-то странные мысли хлынули в голову заболевшему поэту. «Вот пример настоящей удачливости… − тут Рюхин встал во весь рост на платформе грузовика и руку поднял, нападая зачем-то на никого не трогающего чугунного человека, − какой бы шаг он ни сделал в жизни, что бы ни случилось с ним, все шло ему на пользу, все обращалось к его славе! Но что он сделал? Я не понимаю… Что-нибудь особенное есть в этих словах: «Буря мглою…»? Не понимаю. Повезло, повезло! − вдруг ядовито заключил Рюхин и почувствовал, что грузовик под ним шевельнулся, − стрелял, стрелял в него этот белогвардеец и раздробил бедро и обеспечил бессмертие…»
Колонна тронулась. Совершенно больной и даже постаревший поэт не более чем через две минуты входил на веранду Грибоедова. Она уже опустела. В углу допивала какая-то компания, и в центре ее суетился знакомый конферансье в тюбетейке и с бокалом «Абрау» в руке.
Рюхин, обремененный полотенцами, был встречен Арчибальдом Арчибальдовичем очень приветливо и тотчас избавлен от проклятых тряпок. Не будь Рюхин так истерзан в клинике и на грузовике, он, наверно, получил бы удовольствие, рассказывая о том, как все было в лечебнице, и украшая этот рассказ выдуманными подробностями. Но сейчас ему было не до того, а кроме того, как ни мало был наблюдателен Рюхин, − теперь, после пытки в грузовике, он впервые остро вгляделся в лицо пирата и понял, что тот хоть и задает вопросы о Бездомном и даже восклицает «Ай-яй-яй!», но, по сути дела, совершенно равнодушен к судьбе Бездомного и ничуть его не жалеет. «И молодец! И правильно!» − с цинической, самоуничтожающей злобой подумал Рюхин и, оборвав рассказ о шизофрении, попросил:
− Арчибальд Арчибальдович, водочки бы мне…
Пират сделал сочувствующее лицо, шепнул:
− Понимаю… сию минуту… − и махнул официанту.
Через четверть часа Рюхин, в полном одиночестве, сидел, скорчившись над рыбцом, пил рюмку за рюмкой, понимая и признавая, что исправить в его жизни уже ничего нельзя, а можно только забыть.
Поэт истратил свою ночь, пока другие пировали, и теперь понимал, что вернуть ее нельзя. Стоило только поднять голову от лампы вверх к небу, чтобы понять, что ночь пропала безвозвратно. Официанты, торопясь, срывали скатерти со столов. У котов, шнырявших возле веранды, был утренний вид. На поэта неудержимо наваливался день.
перейдите к следующей главе:
Хотите знать о новинках, размещенных на сайте Наш Булгаков? Подпишитесь на RSS-ленту и будьте в курсе обновлений!
Поддержите проект! Добавьте кнопку или ссылку c вашего сайта. Общаетесь на форуме? Добавьте ссылку или кнопку в подпись. Материал на этой странице. Заранее благодарим за поддержку!
- RETRO (20)
- АНИМАЦИЯ (19)
- эзотерика,аудио книги (15)
- ПРИТЧИ (11)
- СЮРРЕАЛИЗМ (6)
- Истина ВЕД (5)
- АРХИТЕКТУРА (40)
- афоризмы (77)
- видео ЮТ (87)
- ВОСТОЧНАЯ КУЛЬТУРА (39)
- здоровье (73)
- карикатуры (26)
- КАРТИНКИ (192)
- кинофразы (13)
- мудрость (131)
- музыка (138)
- МУЛЬТФИЛЬМЫ (8)
- позитив (321)
- ПОЛЕЗНЫЕ ссылки (97)
- прикольные ФЛЕШки (60)
- психология (119)
- рубаи (7)
- скульптура,живопись (96)
- СТРАНЫ и КОНТИНЕНТЫ (58)
- СУГГЕСТОЛОГИЯ (3)
- УЧИ АНГЛИЙСКИЙ- полезно знать (9)
- ХОККУ(юмор) (5)
- цитаты (74)
- ЮМОР (434)
КАКОЙ ОН, ВСЁ-ТАКИ, МИЛЫЙ Одной тётечке представилась возможность порыскать в телефоне мужа. .
Афоризмы, цитаты, высказывания, фразы — Ришелье Арман Жан дю Плесси Ришелье Арман Жан дю Плесс.
Кому грозит СТАРЧЕСКОЕ СЛАБОУМИЕ Академик Бехтерев, тот самый, что посвятил жизнь изучению мозга.
» Просто так». Мы совсем разучились быть счастливыми, Просто так. .
Простые истины об отношениях, о которых стоит помнить всегда 1. Ни один человек на вашем жизн.
1. – Это водка? – слабо спросила Маргарита. Кот подпрыгнул на стуле от обиды. – Помилуйте, королева, – прохрипел он, – разве я позволил бы себе налить даме водки? Это чистый спирт!
2. Мы говорим с тобой на разных языках, как всегда, но вещи, о которых мы говорим, от этого не меняются.
3. Я о милосердии говорю. Иногда совершенно неожиданно и коварно оно проникает в самые узенькие щелки.
4. Несчастный человек жесток и черств. А все лишь из-за того, что добрые люди изуродовали его.
5. Трудный народ эти женщины!
6. Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих!
7. Человек без сюрприза внутри, в своём ящике, неинтересен.
8. Все будет правильно, на этом построен мир.
9. Поймите, что язык может скрыть истину, а глаза — никогда! Встревоженная вопросом истина со дна души на мгновение прыгает в глаза, и она замечена, а вы пойманы.
10. Тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит.
11. Кирпич ни с того ни с сего никому и никогда на голову не свалится.
12. Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус!
13. Люди, как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было. Человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или золота. Ну, легкомысленны. ну, что ж. обыкновенные люди. в общем, напоминают прежних. квартирный вопрос только испортил их.
14. Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами всё дадут!
15. Все теории стоят одна другой. Есть среди них и такая, согласно которой каждому будет дано по его вере. Да сбудется же это!
16. -Трусость — один из самый страшных человеческих пороков. -Нет, я осмелюсь вам возразить. Трусость — САМЫЙ страшный человеческий порок
17. Никогда и ничего не бойтесь. Это неразумно.
18. Самый страшный гнев — гнев бессилия.
19. Согласись, что перерезать волосок уж наверно может лишь тот, кто подвесил?
20. Что бы делало твое добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени?
21. Иногда лучший способ погубить человека — это предоставить ему самому выбрать судьбу.
22. Приятно слышать, что вы так вежливо обращаетесь с котом. Котам обычно почему-то говорят «ты», хотя ни один кот никогда ни с кем не пил брудершафта.
23. Злых людей нет на свете, есть только люди несчастливые.
24. Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык!
25. – Вы не Достоевский, — сказала гражданка, сбиваемая с толку Коровьевым. – Ну, почем знать, почем знать, — ответил тот. – Достоевский умер, — сказала гражданка, но как-то не очень уверенно. – Протестую, — горячо воскликнул Бегемот. — Достоевский бессмертен!
26. Моя драма в том, что я живу с тем, кого я не люблю, но портить ему жизнь считаю делом недостойным.
27. Я тебе сказку расскажу. Была на свете одна тетя. И у неё не было детей и счастья вообще тоже не было. И вот она сперва долго плакала, а потом стала злая.
28. Аннушка уже купила подсолнечное масло, и не только купила, но даже разлила. Так что заседание не состоится.
29. Что бы ни говорили пессимисты, земля все же совершенно прекрасна, а под луною и просто неповторима.
30. — Знаю, — ответил мастер, — моим соседом в сумасшедшем доме был этот мальчик, Иван Бездомный. Он рассказал мне о вас. — Как же, как же, — отозвался Воланд, — я имел удовольствие встретиться с этим молодым человеком на Патриарших прудах. Он едва самого меня не свел с ума, доказывая мне, что меня нету!
31. Она входила в калитку один раз, а биений сердца до этого я испытывал не менее десяти…
32. Слушай беззвучие, слушай и наслаждайся тем, чего тебе не давали в жизни, — тишиной.
33. Взять бы этого Канта, да за такие доказательства года на три в Соловки!
34. Зачем же гнаться по следам того, что уже давно окончено?
35. Нет документа, нет и человека.
36. Виноват, для того, чтобы управлять, нужно, как-никак, иметь точный план на некоторый, хоть сколько-нибудь приличный срок. Позвольте же вас спросить, как же может управлять человек, если он не только лишен возможности составить какой-нибудь план на смехотворно короткий срок, ну, лет, скажем, в тысячу, но не может ручаться даже за свой собственный завтрашний день?
37. — Добрые люди? Ты всех, что ли, так называешь? — Всех, злых людей нет на свете.
38. Факт — самая упрямая в мире вещь.
39. Не шалю, никого не трогаю, починяю примус. И еще считаю долгом предупредить, что кот — древнее и неприкосновенное животное.
