Лакановский подход к диагнозу невроз

Автор Брюс Финк Размещено на http://dreamwork.org.ua

Лакановский подход к постановке диагноза обязательно покажется странным тем, кто обучался DSM-III и DSM-IV. С одной стороны, он намного проще, но, с другой, более специфичен, чем то, что считается диагнозом в значительной части современного психологического и психиатрического мира. Диагностические критерии лакановской практики основываются сугубо на работах Фрейда, определенном прочтении и развитии понятий, которые были обнаружены в работах Фрейда, а также на работе проделанной некоторыми французскими и немецкими психиатрами (среди которых стоит упомянуть Эмиля Крепелина и Гаэтана Гасьяна де Клерамбо). Вместо того, чтобы продолжать увеличивать количество диагностических критериев, таким образом чтобы каждый новый клинически обнаруженный симптом или же ряд симптомов образовывали отдельное “расстройство”, диагностическая схема у Лакана отмечена заметной простотой и включает в себя только три категории: невроз, психоз и перверсию. И, в отличии от представленных в DCM-IV категорий, которые не предлагают никаких указаний в отношении того, каким образом психотерапевту следует взаимодействовать с различными категориями пациентов, лакановский диагноз непосредственно определяет задачи аналитика, а также ту позицию, которую ему следует занимать в переносе.

На наиболее базовом уровне, теория Лакана показывает, что некоторые из задач и техник, применяемые в отношении невротиков, являются непригодными в отношении психотиков. Причем они не только непригодны, но могут быть опасны и приводить к развязыванию психоза 1. Диагноз, согласно лакановской позиции, не является вопросом выполнения формальной бумажной работы, необходимой в определенных организациях и страховых компаниях, он критическим образом влияет на определение основного подхода терапевта в отношении лечение отдельного пациента, в верном позиционировании себя в переносе, а также в том, какого рода интервенции стоит совершать.

Также не стоит предполагать, что лаканисты всегда способны установить диагноз сразу. Насколько известно большинству аналитиков, иногда требуется действительно длительное время для того, чтобы установить наиболее базовые механизмы психической экономики человека. Но, тем не менее, ориентировочное определение того, является ли пациент невротиком или психотиком, существенно важно, и неспособность аналитика определиться в этом вопросе вынуждает его к осторожности в течении предварительных встреч.

Лакан стремился систематизировать работу Фрейда в отношении диагностических критериев, развив при этом ряд его терминологических различий. Фрейд разделял невроз и перверсию в своей теории о том, что невроз отличается вытеснением (Verdrängung), тогда как основным механизмом перверсии является отказ (Verleugnung). Также Лакан указывал на использование Фрейдом другого термина, Verwerfung, в случае более радикальных механизмов. Этот термин можно обнаружить в различных ситуациях в работах Фрейда, и Лакан предлагает (особенно посредством внимательного чтения статьи Фрейда “Отрицание” 1925 года) понимать его основным механизмом, характерным для психоза, и переводит его вначале как “отбрасывание”, а позже как “форклюзия”. Мы будем обсуждать этот термин в статье о психозе. Тут необходимо уточнить, что Фрейд пользовался этим термином для описания не отбрасывания чего-то самим эго (что характерно для вытеснения), или же для отказа признать нечто, что уже было увидено и сохранено в памяти (что характерно для отказа), но отбрасывания от себя, а не просто от эго, некоторой части “реальности”.

Таким образом, эти три основных диагностические категории являются категориями структурными, основанными на трёх фундаментально различных механизмах, или же трёх фундаментально различных формах отрицания (Verneinung):

Независимо от того, считаете ли вы эти механизмы фундаментально различными и определяющими три радикально разные категории, должно быть ясно, что проект Лакана в данном случае соответствует духу Фрейда, и продолжает его работу определения наиболее базовых различий среди психических структур. (В статье, посвященной неврозу, мы рассмотрим попытку Фрейда разделить обсессию и истерию, попытку, вероятно, наиболее известную читателю).

Я надеюсь, что вы сами непосредственно убедитесь в том, что возможность различения среди пациентов на основании подобного фундаментального механизма отрицания выражается в своего рода значительном диагностическом содействии, оказываемом аналитику в способствовании его выходу за пределы относительной значимости отдельных клинических характеристик, сравнивая их со списком качеств в учебниках подобных DSM-IV, и вместо этого сосредоточится на определяющем механизме, то есть, единственной определяющей характеристике. Ведь, как обычно говорил Фрейд, вытеснение является причиной невроза, то есть, другими словами, вытеснение не просто связано с неврозом, оно конституирует его. Человек становится невротиков ввиду вытеснения. Подобным образом, Лакан предлагает следующее утверждение: форклюзия является причиной психоза, она не просто с ним связано, но учреждает его.

Важным следствием подобного структурного подхода является наличие всего трёх и только трёх диагностических структур. (Конечно же, существуют и определенные подструктуры, например, существует три вида невроза: истерия, обсессия и фобия). Люди, которых обычно характеризуют как “нормальных”, не обладают некой отдельной структурой, и, как правило, принадлежат к невротикам, то есть, если говорить клинически, их основным механизмом отрицания является вытеснение. Как говорил Фрейд: “если вы встанете на теоретическую точку зрения и не будете обращать внимания на эти количества, то легко можете сказать, что все мы больны, т. е. невротичны, так как условия для образования симптомов можно обнаружить и у нормальных людей”. Очевидно, можно предположить, что можно обнаружить больше форм отрицания, что привело бы к наличию четырёх и более основных структур психики, но, согласно текущим практическим исследованиям и теории, данные три структуры покрывают собой всё поле психологических феноменов. Таким образом, в лакановском психоанализе для “пограничного состояние” не обнаруживается отдельной диагностической категории, также как и соответствующего ему отдельного механизма отрицания.

Из сказанного не следует делать вывод, что лаканисты никогда не сомневаются в определении диагноза. Например, аналитик может отметить наличие у пациента некоторых психотических черт, но при этом не быть убежденным в наличии у него действительно психотической структуры. Таким образом, он может сомневаться в том, является ли пациент в действительности невротиком или психотиком, но он понимает, что эта неопределенность является следствием его неспособности дать точный диагноз. В данном случае, это не пациент находится на границе между двумя клиническими структурами, а аналитик колеблется между ними в своих диагностических рассуждениях.

Характерные механизмы отрицания каждой из трёх основных структур будут детально рассмотрены в последующих статьях. Сейчас я хочу лишь указать на то, что несмотря на степень проработонности нашего теоретического понимания этих структур, определение механизма в случае отдельного пациента всё равно требует большого объёма клинической практики и опыта. Форклюзия, как и вытеснение, не является чем-то таким, что аналитики могут непосредственно “видеть” — эти механизмы не даны нам в восприятии. Их определение предполагает заключение основанное на том клиническом материале, который им представляется и который они способны извлечь. Лакан ко времени Семинара III, “Психозы”, был уже достаточно опытным аналитиком (ему тогда было 54 года и в течении последних 25 лет из них он работал с психотиками), но именно на этом семинаре он говорит о том, насколько сложно порой (даже в случаях, когда психоз наиболее вероятен) выявить “подпись” психоза , ясное свидетельство того, что пациент является психотиком.

Надежные теоретические различия между неврозом, психозом и перверсией не избавляют нас от клинических затруднений, хотя, как мне кажется, Лакан детально определил существенные клинические характеристики, например, психоза, которые позволяют аналитику диагностировать психоз с высокой долей надежности. Некоторые из этих существенных характеристик могут быть непосредственно представлены самим пациентом, в то время как остальные потребуют хорошей работы опрашивания и исследования со стороны аналитика. Чем более привычны они становятся для аналитика, тем легче ему их различать.

источник

Фантазм предоставляет типичное для желания удовольствие.

Мы можем предложить различные определения невроза. В отличии от психоза он предполагает утверждение отцовской функции, усвоение принципиальной структуры языка, примат сомнения над уверенностью, обдуманное сдерживание влечений вместо их несдержанного отыгрывания 1 , склонность находить большее удовлетворение в фантазии, чем в непосредственном сексуальном контакте, противоположный форклюзии механизм вытеснения, возвращение вытесненного изнутри в форме оговорок, неверных действия и симптомов, — и это список можно продолжать и продолжать. В отличии от перверсии в случае невроза генитальная зона доминирует над остальными эрогенными зонами, как и некоторая неуверенность в отношении того, что приводит к возбуждению, а также отказ быть причиной jouissance Другого, и тд.

В первую очередь о бессознательном можно сказать то… что о нём говорил Фрейд: оно состоит из мыслей.

В этом суть вытеснения. Аффект не подавляется — он смещается, становится неузнаваем.

Лакан, Семинар XVII, стр. 180

Фундаментальным механизмом в неврозе является вытеснение. Именно вытеснением и объясняется тот факт, что, в то время как психотик без излишней сложности может выдать все свои “грязные секреты”, транслируя все те непристойные чувства и поступки, разглашать которые другим было бы стыдно, невротик скрывает их от других глаз, от других и от себя. Лакан описывая ситуацию психотика говорит, что его/её бессознательное лежит на поверхности (à ciel ouvert). 2 Действительно, в некотором смысле, в психозе нет бессознательного, поскольку бессознательное появляется в следствии вытеснения. 3

Вытеснение, каким бы образом мы не описывали его движущую силу (влиянием эго или супер-эго, выражающимся в забывании тех мыслей или желаний, которые не соответствовали представлениям о себе или же моральным принципам; или же притяжением к “ядру” первовытесненного материла, связанным с ним элементам; или обоими способами), ведёт, согласно Фрейду, к отдельной записи или регистрации ощущения или мысли, которая однажды возникла или промелькнула в голове. То есть оно не подразумевает полного и окончательного уничтожения восприятия или мысли, что мы можем подразумевать под форклюзией. Как Фрейд писал в своей статье “Отрицание”, что вытеснение не может произойти, если та реальность, о которой идёт речь (например, переживание некой сцены), ранее не была каким-то образом подтверждена на каком-то уровне психики, или если на неё не полагались. 4 В психозе эта реальность навсегда остаётся непризнанной или не подтвержденной, она форклюзируется, отвергается, отбрасывается. В неврозе же эта реальность уже подтверждена в каком-то наиболее базовом смысле, но оттеснена из сознания.

Подобно тому, как Фрейд уподобляет манифестируемое и латентное содержания сновидений двум различным языкам (SE IV, 277), так и Лакан приходит к мысли о том, что бессознательное — это язык (Семинар III, стр. 20), своего рода некий иностранный язык, который мы не можем непосредственно прочесть. Следуя наиболее строгим формулировкам статьи Фрейда “Вытеснение” (которые много раз повторяются и в других его работах), Лакан утверждает, что вытесненное — это не ощущение, и не аффект, но связанные с ощущениями мысли, мысли, к которым аффект и прикреплён. Другими словами, бессознательное состоит из мыслей, а мысли не могут быть сформулированы или же выражены иным образом, кроме как в словах, то есть с помощью означающих. Как правило, аффект и мысль вначале связаны или же сцеплены, но при вытеснении они обычно отделяются друг от друга, и уже мысль может быть помещена в бессознательное.

Именно поэтому врачи часто сталкиваются с пациентами, которые говорят о своём унынии, депрессии, тревоге, грусти или же захваченности виной, но не знают почему это так. Или же те причины, которыми они объясняют своё состояние, выглядят не соразмерными тому аффекту, который их настиг. Аффект, связанная с которым мысль была вытеснена, обычно остаётся, и переживающие его люди пытаются найти ему некое ситуативное объяснение, пытаются понять его тем или иным образом. 5 “Забывание” мысли, которому сопутствует наличие аффекта, особенно распространено в истерии.

В случае же невроза навязчивости обычно наблюдается другая картина: мысль (например, некое воспоминание из детства) вполне доступна сознанию, но при этом ей не сопутствует никакого аффекта. Одержимый неврозом навязчивости вспоминает события, но не свои реакции или же эмоции по их поводу. В таких случаях вытеснение фактически разрушает связь между мыслью и связанным с ней аффектом, и аналитику необходимо полагаться на перенос диссоциированного аффекта его пациента в здесь и сейчас аналитических отношений. Это происходит не посредством указаний или же обвинений, но благодаря умению аналитика как можно дольше оставаться пустым экраном, и принимать как позитивные проекции, так и негативные.

Примером этому может быть работа Фрейда с Человеком-Крысой, в которой Фрейд очень рано заметил, что, будучи ребёнком, его анализант питал ненависть в отношении своего отца, но никакого соответствующего аффекта его детские воспоминания не выявляли. Фрейд, воплощая собой “Человека без свойств”, позволил его анализанту воспроизвести эти чувства в аналитическом окружении, и осыпать оскорблениями Фрейда, выступавшему в данном случае крайне терпеливой фигурой, замещающей отца Человека-Крысы. Благодаря замещению (отца на аналитика) аффект смог выйти из тени.

После вытеснения мысль не перестаёт бездействовать. Она соединяется с другими близкими мыслями и пытается при любой возможности быть выраженной: в сновидениях, оговорках, ошибочных действиях и симптомах. “Вытеснение и возвращение вытесненного — это одно и тоже”, — говорил Лакан 6 . Другими словами, вытесненная идея — это та же идея, что была замаскированным образом выражена в оговорке, забывании имени, “случайном” разбивании вазы, а также в любой иной форме, которую она может принимать (например, отвращение от материнской заботы указывает на вытеснение ребёнком его желания матери). Действительно, единственным нашим “доказательством” наличия вытеснения является его возвращение, его проявление в виде какого-то нарушения или заминки. Существование симптома (как например, конвульсивного подергивания части лица) для психоанализа является единственным наличным или же необходимым свидетельством вытеснения 7 : тик может происходить из вытесненных агрессивных мыслей, или же из вытесненного желания видеть больше, — в любом случае некое желание оказывается подавлено или же оттеснено. “Невротический симптом играет роль языка [langue], который позволяет выразить вытесненное” (Семинар III, стр. 83). Симптом — это сообщение Другому.

В случае конверсионного симптома, то есть симптома нашедшего своё выражение в теле (что включает в себя весь спектр от несущественных болей, напряжения в челюсти, покалываний, чувства жжения, головокружений и до мигреней, паралича, слепоты, немоты и глухоты), адаптируемой им средой является тело прописанное языком, тело исписанное означающими. Анна О (которую в действительности звали Берта Паппенгейм и которая была пациенткой Йозефа Брейера [Исследования Истерии]), которая и придумала выражение “лечение разговором”, развила у себя паралич правой руки, той руки, которой как она считала (в “грёзах наяву”) она не смогла отогнать змею от её отца. Другими словами, её физический, телесный симптом “говорил” о её отношениях с отцом, и о возможном желании его смерти, в котором она не могла признаться себе. Также она развила другой симптом, который полностью игнорировал все медицинские представления о нервных путях в теле, который состоял в том, что она чувствовала резкую боль в небольшом участке её бедра, том же участке, на который её отец клал свои ноги, когда она занималась его проблемами со стопой.

Широко распространено представление о том, что для навязчивости характерно, что вытесненное возвращается в разум, тогда как в случае истерии оно возвращается в теле. И хотя верно то, что одержимый неврозом навязчивости страдает, по-видимому, от беспокоящих его мыслей (которые, на первый взгляд, бессмысленны, компульсивны и даже преследуют его), а истеричка — от физических недомоганий, этот критерий не является безусловным и надёжным для различения навязчивости и истерии. Одержимые неврозом навязчивости, похоже, всё больше поддаются физическому “вызванному стрессом” недомоганию (эта характеристика “вызванное стрессом” не значит ничего, и является дежурным словом в современной медицине для психосоматики), и их выбор в отношении задействованной части тела оказывается еще более говорящим, чем это могло бы быть в случае истерии.

В вопросе различения истерии и навязчивости, в конечном итоге, играют роль не различные места возвращения вытесненного, поскольку что мысли, что тело — и там, и там преобладает язык, и потому оба эти места являются “местом Другого” 8 . Преобладание конверсионных симптомов в клинической картине пациента могут намекать об истерическом диагнозе, но, при этом, всё равно необходимо смотреть дальше, поскольку такие специфические особенности как конверсия редко оказываются определяющими. Конверсия, подобно мазохистическим тенденциям, может быть обнаружена в ряде различных клинических категорий.

Различные “клинические структуры” (то есть различные диагностические категории) в рамках более широкой структурной категории невроза (все они определяются механизмом вытеснения) соответствуют, согласно Лакану, различным позициям субъекта, а не различным симптомам. Американские психиатры, психоаналитики и психологи, похоже, стремятся выделить в рамках невроза (если они и выделяют более общую категорию невроза) всё больше и больше классификаций и диагностических категорий: “депрессивной расстройство”, “биполярное расстройство”, “паническое расстройство”, “гиперактивность”, “гипноидные состояния”, “дистимия”, “полисубстанциональная зависимость”, — но все эти категории являются лишь маркерами определённых симптомов или же групп симптомов, проявляющихся в человеке в данный момент времени. Каждая такая категория соответствует микро-симптому или же мини-паттерну из общей психологической системы человека.

Лакановские структуры являются более фундаментальными, чем эти категории “зависимых личностей”, “интровертов”, “экстравертов”, “женщин, которые слишком много любят”, “мужчин, которые боятся близких отношений” и “созависимых”. Американская психология и психиатрия имеет склонность к тому, чтобы заниматься лишь тем, что непосредственно привлекает их взгляд, отказываясь от представления о “более глубоких” структурах, того представления, с которого и начинается психоаналитическое исследование. И потому они часто поддаются банальной простоте типичной американской научной мысли: разделяй и властвуй, — они делят каждый паттерн на наиболее мелкие изолируемые части, определяют их названия, и пытаются лечить их (по возможности медикаментозно, или же с помощью определённых “терапевтических техник”) как логически отдельные “расстройства”. Действительно, разные категории популярной психологии, в конечном итоге, оказываются не хуже и не лучше категорий, который предлагает “медицинская наука”, поскольку и там, и там применяется синдром-за-синдромом, симптом-за-симптомом подход.

Анорексическая женщина может быть охарактеризована как страдающая от “расстройства пищевого поведения”, но мы и так об этом знаем, как только узнаём, что она — анорексик. Тем не менее, если же у неё будет диагностирована истерическая структура, то мы сможем попробовать расположить роль её “расстройства пищевого поведения” в более широком контексте её психической структуры. И это позволит нам увидеть, например, что ту же роль, что её анорексия играла в её подростковом возрасте, рвота играла в то время, когда она была ребёнком, воровство в магазинах — когда ей было двадцать, и стресс от масштабных торгов — в её поздние годы, когда она была биржевым брокером.

В лакановском психоанализе диагностические под-категории в неврозе также являются структурными категориями. Они не определяются некими определёнными списками симптомов, поскольку одни и те же симптомы могут быть обнаружены в крайне различных типах людей.

Основные диагностические категории и под-категории невроза представлены в следующей схеме:

Категории	Невроз	Психоз	Перверсия
Под-категории	Истерия Навязчивость Фобия

Вопрос, которым нам следует задаться: Каким образом определяются эти “более глубокие структуры” невроза?

В своих ранних работах Фрейд делал несколько попыток определить навязчивость и истерию на основании крайне специфического способа людей реагировать на ранние (первичные) сексуальные переживания: одной из наиболее убедительных его определений было предположение о том, что навязчивость характеризуется реакций вины и антипатии, а истерия — отвращения 9 . Для аналитиков, которые признают фундаментальную важность сексуальности, в её широком фрейдовом понимании 10 , возможность различения пациентов на основании фундаментального различия в их отношении к сексуальному представляется крайне важным вкладом. Поскольку в действительной клинической практике более поверхностные свидетельства навязчивости и истерии (компульсивные ритуалы, соматические симптомы и т.д.) не всегда очевидно представлены: то, что обычно представляется как истерические черты (например, конверсия или психосоматические проблемы) можно обнаружить, напротив, и у людей, которые страдают от невроза навязчивости, а черты невроза навязчивости можно обнаружить у истериков. И, действительно, в одном супервизируемом мною случае явно анорексические тенденции (которые обычно связываются с истерией) пациентки были вызваны её чувством вины (что обычно связывается с навязчивостью): чем более виновной в отношении матери она себя чувствовала, тем больше в потреблении калорий она себя ограничивала 11 .

Если у терапевтов было бы “истинное определение” истерии, то они могли бы, например, видеть за некоторыми компульсивными феноменами в клинической картине их пациентов более фундаментальный механизм, которым действительно регулируется психическая экономика пациента. Что также позволит им не пренебрегать и не упускать “случайные” характеристики других клинических структур, но и располагать себя в переносе в соответствии с базовым психическим механизмом пациента.

В конце 1980-х Фрейд пытался дать единое ясное определение истерии, но он никогда не считал, что ему это удастся. В своих письмах к Флиссу 12 он говорил о своём желании написать фундаментальную работу об истерии, которая бы её объясняла, но он так никогда и не написал такую книгу. У нас есть несколько предварительных определений истерии и навязчивости, которые, тем не менее, не всегда являются внутренне согласованными. Они крайне полезны в практике, но всё равно основной вопрос остаётся открытым: Почему существует только два основных невроза, истерия и навязчивость, а не, например, четыре? или шесть? или пять? (В действительности их три, поскольку еще есть фобия) 13 .

Помимо исторического значения категорий истерии и навязчивости для развития психоанализа, в отсутствии своего рода их полного определения, оказывается сложным сформировать ощущение их значения для тех, кто не работает с этими категориями и не воспринимает клинический опыт в их контексте. Фактически, любая классифицирующая схема с течением времени может приобрести для практикующего некоторую полезность и значение, поскольку он/она начнёт замечать различные характеристики среди пациентов, относящихся к одной категории. Также можно сказать о большей пригодности психоаналитических категорий, о том, что они более полезны, чем остальные, поскольку предоставляют практикующим представления о том, каким образом располагать себя в переносе, что нужно искать, а также о ряде характеристик, которые, вероятно, не будут видны вначале, а скорее будут проявляться с течением терапии. Можно сказать (и я говорю об этом в этой главе), что психоаналитическая классификация выходит за пределы диагностических систем, поскольку они направляют интервенции практикующего в отношении различных пациентов.

Лакан же позволяет нам еще более настойчиво отстаивать психоаналитические категории, поскольку он показывает, что они могут быть определены более основательным, структурным образом. В продолжавшейся всю жизнь его попытке формализовать и развить работу Фрейда, Лакан представил те основания для структурного понимания навязчивости и истерии, предложить которые не удалось Фрейду.

“Всё для другого”, — говорит одержимый неврозом навязчивости, и именно так он поступает, в этом беспрестанном кружении в вихре уничтожения другого ему так никогда и не удаётся достаточным образом убедиться в существовании другого.

Для того, чтобы понять проводимое Лаканом радикальное различение истерии и навязчивости, нас следует вернуться к его понятию фундаментального фантазма. В его наиболее базовой форме, фантазм — это отношения между субъектом и объектом ($ ◊ a). Структура фундаментального фантазма в истерии радикально отличается от оной в случае навязчивости. Проще говоря, фантазм одержимого неврозом навязчивости подразумевает отношения с объектом, но он отказывается признать, что этот объект имеет отношение к Другому. И хотя объект, согласно Лакану, всегда возникает как то, что выпадает или же утрачивается после сепарации от Другого (диаграмма 8.1), одержимый отказывается признавать наличие какого-либо родства между объектом и Другим. 14

Приведём простой фрейдовский и лакановский пример этому: грудь матери является первичным источником удовлетворения ребёнка (это справедливо для тех детей, которых кормят грудью). В диаграмме 8.1 мы может определить ребёнка в том круге, который находится слева, а мать (как Другого, англ. mOther) — в правом круге, а грудь — в пересечении этих двух кругов. Вначале, ребёнок на воспринимает грудь чем-то отдельным от него, но скорее частью или чем-то принадлежащим “ему/ей” (поскольку первоначально у ребёнка нет ощущения “себя”, нет представлений о том, где заканчивается он/она и объект и начинаются другие); его опыт принимает форму континуума, а не отдельных, дискретных сущностей. Как только ребёнок осознает себя отдельным от матери, он/она уже более не может “обладать” грудью также как и ранее, поскольку предоставляемое ею наслаждение относилось к времени предшествующему субъект-другой, субъект-объект разделению 15 . Ребёнок не воспринимал грудь как принадлежащую другому человеку (действительно, он еще не обладает представлениями о принадлежности и обладания), но в течении процесса отлучения от груди (что, грубо говоря, является одной из форм сепарации) она оказывается отобранной у него/неё, утраченной. Сепарация — это скорее не утрата Матери (mOther), а утрата эротического объекта, объекта, который приносил столько удовольствия. 16 Ребёнок не переживает пассивно эту утрату — он/она пытается как-то исправить или компенсировать эту утрату.

В обсессивном фантазме (я буду говорить об одержимом неврозом навязчивости тут как о нём, поскольку большинство одержимых неврозом навязчивости — мужчины) сепарация преодолевается или же исправляется посредством того, что субъект конституирует себя в отношении к груди, которая выступает причиной его желания; единство или целостность субъекта достигается добавлением объекта. Но он отказывается признавать, что грудь является частью или же происходит от Другого, или же имеет какое-то отношение к той женщине, которая становится его сексуальным партнером.

В диаграмме 8.2 схематически представлено, что одержимый неврозом навязчивости забирает объект себе и отказывается признавать существование Другого, не говоря уже о желании Другого. Потому обсессивный фантазм может быть описан общей формулой фундаментального фантазма ($ ◊ a) при условии, что она понимается как описание того, что одержимый неврозом навязчивости стремится к нейтрализации или уничтожению Другого. 17

Истерический (и далее я буду говорить о истеричке как о ней, поскольку в большинстве случае истерии мы имеем дело с женщинами) фантазм, напротив, решает вопрос сепарации не конституированием, в отношении к утраченному ею эротическому объекту, но в отношении объекта, утраченного Другим. Сепарация приводит к тому, что истеричка понимает свою утрату в свете утраты её Матери (mOther), исчезновения объекта, которым она была для её Матери (mOther). Она понимает, что её мать без собственного ребёнка не является целостной как Мать (mOther) и потому конституирует себя объектом, который дополняет её Мать, осуществляя её целостность, единство (становясь объектом, который закупоривает или останавливает желание Матери [mOther]). 18 Если эти отношения не оказываются триангулированы Именем-Отца, то это может привести к психозу, но в ином случае — истеричка конституирует себя как объект, вызывающий желание Другого, поскольку наличие желания Другого гарантирует её положение как объекта, оно гарантирует некое место для неё в пределах Другого.

Вместо того, чтобы забирать объект, как это происходит в случае невроза навязчивости, истеричка пытается предсказать желание Другого, чтобы стать таким объектом, утрата которого будет пробуждать желание Другого. Она конституирует себя в этом “уравнении” как объект а (смотрите диаграмму 8.3). Фундаментальный фантазм можно рассматривать как реакцию на сепарацию. Мы видим, что обсессивный субъект стремится преодолеть или же обратить эффект сепарации на стороне субъекта, в то время как истерический субъект пытается преодолеть или же обратить эффект сепарации на стороне Другого. 19

Далее я попытаюсь проиллюстрировать эти наспех обозначенные представления, но также следует отметить, что фундаментальный фантазм в истерии не исчерпывается общей лакановской формулой фантазма ($ ◊ a). В месте слева от ◊ (“месте субъекта”, месте, в котором субъект находится, или же которое указывает на позицию субъекта) истеричка возникает как та, которая идентифицирует себя с объектом — объектом a. И этот объект (на который указывает место справа от ◊), с которым она соотносит себя в своём фундаментальном фантазме, не является тем утраченным объектом, который мы находим в случае навязчивости, но скорее Другой, который испытывает нехватку, которого Лакан описывал как перечеркнутое А (от фр. Autre — Другой), Ⱥ, что свидетельствует о расщеплении или нехватке в Другом. Поскольку другой или же “партнёр” истерички — это не воображаемый другой, ни некто, кого она считает похожим на себя, но также это и не реальный объект, который вызывает её желание (например, голос или взгляд). Но это, скорее, символический Другой или господин — кто-то, мужчина или женщина, кто наделён знанием. И потому фундаментальный фантазм истерички можно записать следующим образом: a ◊ Ⱥ. 20

Можно много говорить об этих формулах, так что они постепенно приобретут некоторое значение для читателя. Наиболее важная мысль, о которой стоит помнить, если обратиться к этим острым (и сложным) лакановским понятиям (субъект, объект, Другой), состоит в том, что истерия и навязчивость могут быть определены как радикально различные позиции субъекта, подразумевающие противоположные отношения к Другому и объекту.

Так следует отметить, что эти предложенные мною для истерии и навязчивости формулы (или “матемы”, как их называл Лакан) 21 , не являются именно теми, которые в различные периоды своей работы предлагал Лакан. Формулы Лакана ведут своё начало от 1960-61 годов 22 , но позже в 1970-х они были заменены. И поскольку историческое описание развития концепций у Лакана не является моей задачей в этой работе (а обзор того, что мне кажется наиболее ценным для терапевта), я преднамеренно опускаю множество возможных уровней комментариев о матемах Лакана. Я так поступаю, не потому что они не интересны, но потому что они бы сильно усложнили моё изложение. 23

Также следует сказать, что представленные здесь структуры не являются некими наносными “паттернами”, которые можно заметить при случайном наблюдении (хотя порой они действительно могут быть крайне заметны), или же которые будут проговариваться в первых же сессиях. Опытный аналитик может заметить характерные знаки той или иной структуры спустя небольшой период времени, но для того, чтобы прийти к надежному диагнозу, обычно требуется множество сессий.

Фундаментальным вопросом в неврозе Лакан считал вопрос бытия: “Кто я?”. Как я ранее говорил (в главе 5 этой книги) этот вопрос, прежде всего, отображает размышления ребёнка о желании родителей (Других): “Почему они родили меня? Чего они от меня ожидают?”. Эти вопросы связаны с тем местом, которое ребёнок занимает в желании его родителей. Когда ребёнок прямо спрашивает об этом родителей, их ответы обычно далеко не удовлетворительны (“Мама и Папа любили друг друга, и потом появился ты…”) и ребёнку остаётся самому размышлять о том, почему и для чего он существует, на основании несоответствий в дискурсах и поступках родителей. Ответ он находит в фундаментальном фантазме.

Обсессивный невротик и истеричка по-разному осмысляют вопрос их бытия, поскольку в навязчивости и истерии он модулируется различным образом. Главным вопросом о бытии для истерички является вопрос: “Мужчина я или женщина?”, — тогда как как для одержимого это вопрос: “Жив я или мёртв?”. Обсессивный невротик убеждён в своём существовании только когда он сознательно мыслит. 24 Как только он улетает в фантазии или предаётся мечтам, или же перестаёт думать, например, во время оргазма, он лишается уверенности в своем существовании. Его попытки вернуться или же продолжить быть связаны с сознательным, мыслящим субъектом (эго), а не с расщепленным субъектом, который не знает своих желаний и мыслей. Одержимый обсессивным неврозом считает себя хозяином собственной судьбы.

Обсессивный, как сознательный мыслитель, умышленно игнорирует бессознательное — этот чужой дискурс внутри нас, который мы не контролируем и который мы не можем контролировать, который пользуясь двусмысленностью и множественностью значений слов нашего родного языка придаёт сказанному нами противоположный от задуманного смысл, и приводит наши поступки к противоположному от запланированного результату. 25 Одержимый неврозом навязчивости не может смириться с тем, что он также является и рупором чужого голоса, и он старается как можно сильнее сдерживать его, или же удерживать достаточно далеко, чтоб он не был услышан. Он поступает так, как если бы этого чужого голоса не существовало, несмотря на все доказательства этому. В аудитории обсессивный невротик — это тот, кто вначале отказывается признать идею бессознательного, утверждая, что оговорки лишены смысла, что он осознаёт все свои мысли, и что ему не нужна ничья помощь, чтобы осознать их. Если же он решает изменить свою позицию в отношении этого вопроса, то он делает это неохотно, и только если он видит возможность остаться в перспективе психоаналитической теории.

Таким образом, одержимый обсессивным неврозом считает себя целостным субъектом (что находит своё выражение в не перечеркнутой букве S), а не кем-то таким, кто часто сомневается в своих словах или желаниях, другими словами, он не считает себя кем-то, испытывающим нехватку. Он упорно отстаивает свою независимость от Другого, пытаясь поддерживать фантазматические отношения с независимой ни от кого причиной желания, в этом контексте и следует рассматривать его склонность к мастурбации, в которой не участвует никто другой. Обсессивный невротик целостен в себе. И в этом смысле он может убрать черту, перечеркивающую субъекта в формуле фантазма: S ◊ a. Также учитывая упомянутое его предпочтение, то, участвуя в сексуальных отношениях с другими, он сводит их к “контейнерам” или “носителям” объекта а: все его партнёры взаимозаменяемы — каждый может быть заменён другим. 26 Он стремится упразднить любого действительного партнёра, убеждаясь в том, что он или она не является избранной причиной его сексуального возбуждения. Вместо этого он в своём уме превращает партнёра в материнскую фигуру, предоставляющую материнскую любовь и являющуюся подходящим объектом сыновней любви. Фрейд говорил об этом как о “унижении любовной жизни” (Очерки по теории сексуальности), при котором обсессивный невротик создаёт два типа женщин: Богоматерь, которую можно любить и которой можно поклоняться, и проститутку, которая воплощает в себе объект а, и которая не может быть преобразована в материнский объект любви. 27

Истеричка, напротив, выделяет партнёра или Другого и превращает себя в объект желания Другого, чтобы управлять им. В истерическом фантазме, желающим субъектом является Другой, который обычно является тем партнёром (любовником или супругом), который желает тогда и как истеричка, как объект, считает нужным. И, действительно, истеричка дирижирует всем таким образом, чтобы убедиться в том, что желание Другого остается неудовлетворимым, навсегда закрепляя за ней роль объекта. Желающий Другой оказывается никем иным как марионеткой: именно желание Другого остаётся неудовлетворимым, позволяя истеричке занимать роль желанного объекта, нехватки желания. Далее мы увидим, что истеричка характеризуется более известным определением “желания неудовлетворимого желания”. Лакан идёт дальше и в Семинаре VIII утверждает, что для истерии характерно неудовлетворимое желание (Seminar VIII, p. 425).

Вопрос [желания], по сути, обеспечивается невозможностями.

Лакан, Ecrits, 852 (On Freud’s ‘Trieb’ and Psychoanalyst’s Desire)

В строгом отличии от истерички, одержимый неврозом навязчивости характеризуется невозможным желанием (Seminar VIII, 425). Воспользуемся прекрасной иллюстрацией этого из работы Колет Соллер. 28 Мужчина, одержимый неврозом навязчивости, встречает крайне привлекательную для него женщину, соблазняет её и регулярно занимается с ней любовью. Он видит в ней провоцирующий его желание объект. Но при этом, он никак не может перестать планировать время их занятий любовью и просить другую женщину в это же время позвонить ему. Он не просто оставляет телефон звенеть, или же останавливается и отвечает на звонок, но, наоборот, он отвечает на звонок и общается по нему, продолжая заниматься любовью. Его партнерша оказывается упраздненной, нейтрализованной, и, поэтому, ему не нужно каким бы то ни было образом считаться со своей зависимостью от её желания, от её желания его. 29 Оргазм обычно приводит, по крайней мере, к мгновенному прерыванию мыслей, 30 но поскольку одержимый неврозом навязчивости продолжает говорить по телефону с другой женщиной, он никогда не позволяет себе исчезнуть как сознательному, мыслящему субъекту, даже на секунду.

Лишь немногим одержимым обсессивным неврозом удаётся поддерживать деятельность мысли в столь крайней степени, но это упразднение или же нейтрализация Другого (в примере выше, женщины как Другого) в неврозе навязчивости встречается повсеместно, что, как мы увидим позже в обсуждении одного случая невроза навязчивости, достаточно заметно в конкретных действиях в отношении женщины, но не в его сознательных представлениях о его отношениях с ней. Во время занятий любовью мужчина с неврозом навязчивости склонен фантазировать о том, что он сейчас занимается любовью с другой женщиной, упраздняя, таким образом, важность того человека, с которым он сейчас вместе. 31 В неврозе навязчивости желание становится невозможным, поскольку, чем ближе обсессивный невротик оказывается к осознанию собственного желания (например, заняться сексом с кем-то), тем больше Другой превосходит его, затмевает его как субъекта. Присутствие Другого угрожает одержимому тем, что Лакан называл “афаназисом”, его исчезновением как субъекта. 32 Для того, чтобы избежать этого присутствия крайне типичной стратегии одержимого неврозом навязчивости является влюбленность в кого-то, кто полностью и совершенно недоступен, или же, как вариант, установить столь высокие стандарты для потенциального любовника, которым никто не сможет соответствовать.

В истерическом фантазме желает именно Другой (Ⱥ), который обычно является её партнером (например, мужем или бойфрендом в случае гетеросексуальной пары), и потому, на первый взгляд, всё выглядит так, будто бы истеричка не занимает позицию желания, а является объектом желания мужчины. И, действительно, некоторые феминистки утверждают, что в психоанализе, как и в обществе в целом, для женщин как желающих субъектов нет места — он их объективирует. Но то, что приводит Лакан — это описание, а не предписание: его первое утверждение состоит в том, что клинический опыт учит нас тому, что истерички усваивают определенную позицию как объектов. Поступают они так вследствие определенного положения женщин в обществе или нет — это спорный вопрос, поскольку Лакан не ставит своей целью осудить или же подтвердить что-то. Лакан просто говорит о том, что практикующие аналитики изо дня в день видят в анализе. Он точно не утверждает, что навязчивость лучше истерии (и, если уж на то пошло, он скорее говорил об обратном!). Как я обычно везде утверждаю, по моему мнению позиция Лакана в отношении ассоциирования себя с объектом у женщин достаточно основательна, поскольку она включает в себя саму суть символического порядка (означающих, языка) и его материального посредника. 33

Важно указать на то, что истерическая позиция объекта является лишь одной стороной этой истории, поскольку истеричка также идентифицируется со своим партнёром мужчиной, и желает как если бы была им. Другими словами, она желает как если бы была на его месте, как если бы была мужчиной. Когда Лакан говорит о том, что “человеческое желание — это желание Другого”, то одной из подразумеваемых им мыслей является то, что мы усваиваем желание Другого как своё собственное: мы желаем как если бы мы были кем-то другим. Истеричка желает как если бы она была Другим (в данном случае, её партнёром мужчиной).

Чтобы проиллюстрировать это обратимся к случаю жены мясника, который был описан Фрейдом в “Толковании сновидений”, и который служил примером в статье Лакана “Направление лечения”. 34 Пациентка Фрейда (которую он показательно называет только как “жена мясника”) замечает, что её муж, который сильно влюблён в неё и который, похоже, полностью удовлетворён их отношениями, тем не менее как-то интересуется какой-то женщиной, которая не является его типом (она была худощавой, а его обычно привлекают пышные женщины, какой и была его жена). В своём сновидении, которое она рассказывает Фрейду (чтобы опровергнуть его теорию о том, что каждое сновидение служит исполнению желания), она идентифицируется, то есть буквально помещает себя на место этой худощавой женщины, которую желает её муж. Другими словами, она обнаруживает неожиданное желание ее мужа, и пытается (посредством идентификации) стать его объектом. Это возвращает ей ощущение существования, бытия кем-то, собственно объектом нехватки Другого, объектом необходимым для восполнения Другого.

Но тут, всё же, обнаруживается еще один аспект: идентифицируясь со своим мужем она желает свою подругу. Из-за того, что “человеческое желание — это желание Другого”, её желание становится идентично его желанию: она желает также как и он, и именно то, что желает он. Его желание указывает путь для её желания. Эта “другая женщина”, о которой часто упоминают в обсуждениях истерии, является желанной Другим женщиной, что связано с теми сложными “любовными треугольниками” (Диаграмма 8.4), в фокусе которых находится мужчина и которые создаются или используются истеричкой. Истерическая позиция как желающего субъекта зависит от желания Другого, другими словами, она подразумевает обходной путь через мужчину. 35 И, в таком случае, она желает подобно мужчине.

Лакан описывал истерию формулой “L’hystérique fait l’homme” (Семинар XVI, лекция 18 июня 1969 года), что можно понять двояко: истеричка создаёт мужчину, истеричка играет роль мужчины. Она создаёт его таким, каким он является, выявляя его нехватку/желание, и, в то же самое время, она занимает его место или же играет его роль вместо него. 36 На примере жены мясника мы видим, что она идентифицируется с обоими: со своей подругой, как загадочным объектом желания её мужа, и со своим мужем, на уровне его желания её подруги. Следствием этого и является значимость истерического вопроса: “Мужчина я или женщина?”. Каким образом истеричка может расположить свою сексуальность, если она идентифицирует себя одновременно с обоими позициями (с загадочным объектом желания и c желанностью, которая представляется загадочной ввиду явственной удовлетворенности её мужа)?

Я не хочу сказать, что одержимый неврозом навязчивости не задаётся вопросами о своей сексуальности, ведь еще Фрейд в его “Введении в психоанализ” говорил о том, что каждый невротик обладает гомосексуальными тенденциями, а в “Я и Оно” он говорил о том, что ребёнок идентифицируется, в определенной степени, с каждым из родителей (конечно же, если они оба наличествуют). Другими словами, “Мужчина я или женщина?” — это вопрос всех невротиков. Но наиболее важным или острым он оказывается для истерички, в то время как для обсессивного более тревожащим или назойливым является вопрос: “Жив я или мертв?”.

И так, давайте вернёмся к случаю жены мясника. Из размышлений Фрейда мы знаем, что она старается поддерживать некоторое её желание неудовлетворимым: действительно, она прямо говорит Фрейду, что очень любит икру, но запрещает мужу покупать ей икру и “дразнит” мужа этим. Другими словами, она находит некоторое удовольствие в том, чтобы мочь её хотеть, и в том, чтобы запрещать её себе. (Наслаждение обретаемое в само-воспрещении занимает значительное место в истерии, и его никогда не стоит недооценивать, особенно учитывая его роль в анорексии) 37 . Она отлично понимает, что у неё есть желание (то есть это не бессознательное желание) неудовлетворимого желания. Лакан называет его (предсознательное) желание неудовлетворимого желания.

Одновременно с этим для того, чтобы поддерживать свою позицию в отношении желания её мужа, жене мясника необходимо поддерживать его желание, продолжать его дразнить и возбуждать, не позволять слишком сильное удовлетворение, поскольку удовлетворение уничтожает желание. Лакан писал: “Желание у него [человека, который воплощает в себе Другого для невротика] поддерживается лишь неудовлетворенностью, которую привносит он [истерик] сам, скрываясь от себя в обличии объекта” (Ecrits, 824/321 / Ниспровержение субъекта и диалектика желания). Обратите внимание на её жест в отношении икры: ввиду её слов мужу о том, что она с удовольствием ела бы один бутерброд с икрой в день, она вызвала в нём желание купить нужную ей икру. Но позже она говорит ему, что не хочет, чтобы он тратил столько денег на неё (“она недовольно растратами”). Вначале она вызывает в нём желание (желание-купить), но потом требует, чтобы он не удовлетворял это желание! И, действительно, она дразнит его этим каждый день, напоминая ему об этом желании-купить, о нехватке, которую она проложила в нём.

Жена мясника обнаруживает желание другой женщины в её столь крайне-удовлетворенном муже, желание её подруги, но, в то же время, она способна создать его, если она чувствует необходимость в этом. Даже когда её муж кажется полностью удовлетворён, истеричка находит способ провоцировать в нем желание чего-то еще, и даже желание кого-то другого. В случае жены мясника эта другая женщина уже, скажем так, под рукой, но в других случаях истеричка тем не менее похоже умышленно (хотя и не преднамеренно) находит другую женщину, вместе с которой она сможет заманить или вовлечь её партнёра в треугольный кругооборот желания. 38

Дирижируя этим кругооборотом истеричка становится господином желания Другого (причиной его желания) и, в то же время, она избегает положения того, с кем это желание удовлетворяется. Она поддерживает его желание неудовлетворимым для того, чтобы избежать становления объектом его jouissance. Для Лакана, как и для Фрейда, истеричка является той, для которой неприятно сексуальное наслаждение Другого, которая не хочет становиться тем объектом, от которого Другой получает огромное удовольствие. Она отказывается быть причиной его jouissance. 39 Это не означает того, что она будет отказываться от участия в любой сексуальной активности с мужчиной (хотя порой и это имеет место), в таких ситуациях она, скорее, склонна представлять, что в постели с мужчиной находится какая-то другая женщина, что она — это какая-то другая женщина, или что она находится в каком-то другом месте, или что это какой-то другой мужчина. В уме она видит не себя причиной его jouissance, а кого-то другого, поскольку хотя бы мысленно она не находится тут.

Теперь представьте себе, если не возражаете, истеричку и обсессивного невротика вместе в одной постели: он отказывается исчезнуть как мыслящий субъект при столкновении с женщиной, которая воплощает для него Другого, и думает о некой другой женщине или даже общается с этой другой женщиной во время секса (он сводит Другого до объекта а, который он в ней видит и желает от неё). 40 Истеричка отказывается быть причиной сексуального удовлетворения её партнёра-мужчины, предпочитая оставлять его желание неудовлетворенным, воображая вместо себя другую женщину с ним в постели. Этот пример может прослужить отличной иллюстрацией часто упоминаемых слов Лакана о том, что сексуальных отношений не существует. Обсессивный невротик устанавливает связь с объектом а, упраздняя действительную женщину, в то время как истеричка поддерживает своё желание живым, представляя во время секса себя где-то в другом месте. Это уж точно не “отношения”, которые обычно подразумеваются этим понятием! 41

Различие между желанием и jouissance тут играет крайне важную роль. Мы уже видели, что истеричке часто необходим треугольник, включающий мужчину, для того, чтобы поддерживать её желание живым, и что она предпочитает исключать сексуальное удовлетворение из этого кругооборота, но, тем не менее, она может находить сильное сексуальное удовлетворение с женщинами (которые, по словам Лакана, являются Другим полом как для мужчин, так и для женщин), в мастурбации, еде, наркотиках, алкоголе и пр. Неспособность истерички обрести сексуальное удовлетворение в одних и тех же отношениях может иметь не случайные, но структурные основания, аналитик никоим образом не должен считать своей целью привести анализантку к той точке, в которой отношения и сексуальное удовлетворение сойдутся вместе. 42

Лакан часто критически отзывался об американском психоанализе в отношении его веры в то, что анализ может и должен направлять пациентов к “нормальному гетеросексуальному генитальному” наслаждению 43 , а также осуществлять слияние объекта любви и сексуального объекта. Он порицал их в том, что они считали, что невроз пациента происходит именно из-за невозможности обрести любовь и сексуальное возбуждение в одном и том же партнёре. Лакан, напротив, говорил о том, что любовь, желание и jouissance — это три структурно различных уровня, и что (поскольку аналитик направляет лечение к большему эросу анализанта, а не в к тому, что он или она считает для анализанта лучшим [Seminar VIII, 18]) проблема стоит не в невозможности анализанту найти любовь, желание и сексуальное возбуждение в одном и том же месте, но скорее в факте того, что анализант отказывается от поисков желания и сексуального возбуждения, скажем, ради идеала, например, “совершенной любви”.

Невротики обычно столь обеспокоены тем, что их окружающие считают “нормальным”, что, например, одержимые обсессивным неврозом могут стараться выкидывать из головы любые фантазии, в которых нет их жён, и потом удивляются увядшему или умершему либидо; истеричка же может пожертвовать своим удовлетворением, обретенном при некоторых обстоятельствах с женщинами, поскольку оно не соответствует её представлениям о любовных отношениях с мужчиной, и будет удивляться почему её жизнь столь пуста и ограничена. Аналитику не следует усваивать некоторые предопределённые принципы о том, гчто хорошо или что плохо для анализанта, но лишь способствовать диалектизации желания анализанта и сепарации анализанта от желания Другого.

Возвращаясь к отношению истерички к jouissance (факту отказа истерички быть причиной jouissance Другого) нам стоит также сказать, что это справедливо и в отношении обсессивного невротика. Его сексуальность, по сути, мастурбационна, поскольку Другой упраздняется, и потому, подобно истерической, его стратегию можно описать фразой: “Никакого наслаждения для Другого!”. В то время как перверт, согласно Лакану, посвящает себя (по крайней мере, в своём фантазме) бытию объектом наслаждения Другого, лозунг невротика же: “Другой никогда не насладиться мной!”. 44 И, таким образом, невроз можно рассматривать как стратегию в отношении jouissance, и, главным образом, jouissance Другого. 45 И истерия, и обсессивный невротик отказываются быть объектом jouissance Другого.

Тем не менее, Лакан иронически замечает, что фундаментальный фантазм невротика “берёт на себя трансцендентальную функцию по обеспечиванию наслаждения Другого”. 46 Субъект может занимать позицию отказа, но фундаментальный фантазм всё равно формируется как ответ Другому, “в Законе мне эту цепь [фундаментальный фантазм можно охарактеризовать как цепь или узы] передающего”, то есть как ответ символическому отцу или супер-эго. Мы желаем согласно закону, поскольку именно запрет эротизирует и ведёт к конструированию фантазма. Но в самом фантазме есть черта, проход за которую превращает его в кошмар. Мы знакомы с этой чертой по своим сновидениям, в которых мы занимаемся чем-то, что приносит нам наибольшее удовольствие, и в которых то, что мы больше всего желаем, неожиданно превращается в нечто иное, нечто совершенно кошмарное. Чистота желания оборачивается каким-то непристойным jouissance.

Я не могу тут заняться представленной тут сложной диалектикой, но это связано с тезисом Лакана (представленном, например, в “Кант и Сад”) о том, что строгость супер-эго (будучи часто редуцированной до внутреннего голоса совести) в действительности является инструментом jouissance: голоса супер-эго могут командовать страдающему от невроза навязчивости совершать определённые поступки, о которых странным образом волнительно даже думать. Действительно, Лакан говорил о том, что императив супер-эго это собственно: “Jouis!”, — адресованная к субъекту команда наслаждаться, обретать удовлетворение. Например, в случае Человека-Крысы фактически каждая услышанная и пересказанная им Фрейду команда представляла из себя требование сделать то, что он, на каком-то уровне, действительно хотел сделать: быть злопамятным, агрессивным и т.д. Супер-эго требует от нас удовлетворения собственных влечений, странным (и, конечно, до некоторой степени неинтуитивным) образом приказывая нам удовлетворить того садистического Другого, который находится внутри нас, наше супер-эго. Очевидно, что таким образом мы одновременно в некоторым смысле приносим удовлетворение и для “самих себя”, но мы находим это удовлетворение не на уровнях я или самости. Когда же мы подчиняемся этим приказам супер-эго, то выходит так, что мы добиваемся jouissance для Другого, а не для “самих себя”. 47

В известном смысле, обсессивный невротик, который живёт ради “Будущих поколений”, а не сегодняшним днём, передаёт всё своё наслаждение Другому, то есть, если бы он был писателем, то он бы передавал всё своё наслаждение всему множеству его будущих читателей, которые оценят его книги и продлят его жизнь надолго уже после его смерти. Страдающий от обсессивного невроза живёт посмертно, жертвуя всем (всем удовлетворением здесь и сейчас) ради своего имени, добиваясь того, чтобы его имя жило. Это имя, будучи Именем-Отца, именем передавшимся ему от отца, и является в некотором смысле этим Другим, который передаёт закон, и чьё jouissance обеспечивается его накоплением публикаций, названий, денег, собственности, наград и тд. И это лишь один пример тому, как невротик, стремясь избежать участи объекта наслаждения Другого, тем не менее невольно всё равно жертвует своё jouissance Другому. Как только мы налагаем на себя обязательства следовать нашим идеалам в ущерб нашему собственному удовлетворению, мы таким образом гарантирует наслаждение Другого. В случае истерии, который будет представлен далее, мы столкнёмся с еще одним примером этому.

Множество комментариев может быть добавлено к этому краткому описанию, собственно, все основные психоаналитические понятия: перенос, компульсивность, образование симптома, влечения и тд, — могут быть рассмотрены в разрезе истерии и навязчивости. Но поскольку эта работа — это введение, и, в частности, клиническое введение, я буду говорить об истерии и навязчивости в контексте одного из этих основных понятий: переноса.

Одержимый обсессивным неврозом упраздняет Другого. Чем больше он страдает от навязчивости, тем менее он готов к тому, чтобы пойти в анализ, поскольку это означает заручиться помощью другого человека, кого-то, кого обычно считают обладающим специализированным знанием, то есть заручиться помощью символического Другого. Обсессивный невротик является тем, кто после недель лекций о теории и практике фрейдовского психоанализа продолжает утверждать, что люди, по его мнению, должны быть в состоянии самостоятельно прорабатывать свои проблемы. Он даже может признать существование бессознательного, но он не будет признавать того, что оно недоступно без помощи кого-то другого. Он понимает, что у него есть проблемы, но занимается только “само-анализом”, ведёт дневник, записывает свои сновидения, и т.д.

В более повседневных ситуациях одержимый неврозом навязчивости отказывается от помощи других: “Я могу это сделать сам!”, — говорит Тим (Tim Toolman Taylor) в “Tool Time” 48 , хотя ему всегда требуется помощь, определённо, профессиональная помощь. “Зачем мне звать специалиста, если я могу самостоятельно установить радиатор?” — спрашивает главный герой сериала “Тренер” (Coach), когда шестисот килограммовый радиатор проваливается с верхнего этажа сквозь потолок в его гостиную. Идеальным примером обсессивного невротика является «self-made man» Айн Рэнд, который никому ничем не обязан, который верит в то, что он сам добился славы и успеха в абсолютно не историческом контексте, независимо от любых экономических систем, государств, промышленности и людей. Обычно обсессивный невротик проживает свою жизнь в бунте против одного или всех желаний его родителей, отвергая при этом любую связь между его поступками и ожиданиями его родителей. Вся его жизнь может оказаться мятежом против идеалов Других, но говорить об этом он будет в исключительно независимой манере: «Я совершил такой поступок, потому что верил в x, y, z», но не «Мои родители пытались заставить меня сделать p, и потому я совершил q”.

Эта решительность, с которой обсессивный невротик утверждает свою независимость от Другого, делает его не подходящим субъектом для анализа. По большому счёту, только когда происходит нечто очень специфичное (в аналитическом смысле), только тогда он действительно входит в анализ. Многие из страдающих неврозом навязчивости приходят лишь на несколько сессий, спрашивая о некой незначительной помощи, или же из-за того, что кто-то из их значимых других отправил их в терапию, но надолго они не задерживаются. Те же, которые остаются, обычно уже имели опыт неожиданного столкновения с желанием Другого, встречу с нехваткой в Другом, которая вызвала тревогу (вероятно, лишь годы спустя) и перевернула их мир. Такой может быть встреча Человека-Крысы с “Жестоким Капитаном” (“Заметки об одном случае невроза навязчивости”) который не деликатничал в отношении собственного желания чинить расправу над другими, или же внезапное осознание у обсессивного невротика о том, что у одного из его родителей был бурный роман вскоре после смерти другого родителя. Подобные проявления желания Другого встряхивают страдающего от невроза навязчивости и он уже более неспособен успешно упразднять или нейтрализовать Другого, а также свою зависимость от Другого.

Подобная встреча обычно и лежит у оснований запроса обсессивного невротика начать анализ, и её результатом является определённая открытость или внимательность к Другому. Можно сказать, что такая встреча, в некоторой степени, уподобляет обсессивного невротика истеричке, поскольку истеричка всегда открыта желаниям Другого. Вслед за Лаканом мы скажем, что обсессивный невротик “истеризируется”, открывается Другому.

Проблема же в том, что эта “истеризация” обычно хрупка и не долговременная: обсессивный невротик часто быстро возвращается к игнорированию Другого и отрицанию любой зависимости от него. Если же анализ предполагает воздействие на одержимого обсессивным неврозом, аналитику следует способствовать истеризации. Оказавшись благодаря анализанту в роли Другого, аналитику нужно постоянно осуществлять своё желание для того, чтобы избежать неизбежной “обсессионализации” или же отдаления обсессивного невротика. 49

И так, первым и постоянным “жестом”, осуществление которого требуется от аналитика — это следить за тем, чтобы обсессивный невротик постоянно сталкивался с желанием аналитика. Аналитикам, которые работают с одержимыми неврозом навязчивости, известно их стремление говорить без умолку, самостоятельно заниматься ассоциациями и интерпретациями, не обращая внимания на пунктуирование или интерпретации со стороны аналитика. Действительно, аналитику часто приходится приложить значительные усилия для того, чтобы остановить обсессивного невротика от закатывания в асфальт интервенций аналитика: он обычно создаёт у аналитика впечатления, что тот вмешивается, препятствует ему говорить. Обсессивный невротик предпочёл бы, чтобы аналитик оставался нем, притворился мертвым, если не действительно умер. Любой звук, который произвёл аналитик, двигаясь в своём кресле, и даже просто звук его дыхания, чрезмерен, поскольку напоминает ему о присутствии аналитика, присутствии, о котором он сильно стремится забыть.

Многие аналитики действительно в итоге притворяются мертвыми, замолкают, и не пытаются мешать бесконечным ассоциациям пациента, но только лишь благодаря такому вмешательству и напоминанию обсессивному невротику о присутствии Другого и присутствии желания Другого и осуществляется истеризация. Аналитик не должен соответствовать обсессивному фантазму, в котором о Другом молчат, в котором Другой аннулирован, напротив, ему следует предотвращать попытки обсессивного невротика разыгрывать это с аналитиком.

Читая такое описание обсессивного невротика, у вас может сложится впечатление, что истеричка с точки зрения аналитика является идеальным анализантом. Она, конечно же, крайне чувствительна к желанию Другого, поскольку на этом основывается её бытие (a ◊ Ⱥ). Но вместе с ожиданием бытия от Другого, она также ждёт от него и знания: она ожидает, что Другой заполнит её нехватку бытия (желания-быть) и нехватку знания (желания-знать). Именно по этой причине обращение за помощью аналитика для неё не составляет никакой проблемы, так как она осознаёт свою зависимость от Другого, но это же и составляет определённую трудность для её работы в анализе. Точно также как она ищет и при необходимости провоцирует нехватку/желание в её партнёре, пытаясь понять кто она как объект желания, таким же образом она ищет и знания о себе: “Доктор, скажите что у меня? Что со мной не так?”, — она ожидает того же и от аналитика.

Стоит ли аналитику соответствовать её ожиданиям (что многие и делают), пытаясь предоставить истеричке знание о ней, ведь это знание (которое, в любом случае, не достигает своей цели на ранних стадиях анализа) лишь недолго представляется анализанту удовлетворительным. Оно практически мгновенно подвергается сомнению и критике, и исследуется истеричкой на предмет нехватки или разрыва в знании аналитика, поскольку таким образом она обретает исключительную роль живого доказательства тому, что она может заполнить или дополнить знание аналитика. Аналитики обычно считают истеричек неким вызовом для работы с ними, сталкиваясь с ощущением того, что они никак не могут достичь того понимания происходящего, которое есть у истерички, что у них никогда нет достаточного нового знания, чтобы насытить ненасытный аппетит истерички. Те аналитики, которые вступают в эту игру, со временем узнают, что в ней постоянно выигрывает только истеричка: она становится господином знания аналитика, заставляя его производить всё новое и новое знание настолько быстро, насколько он или она на это способен. Как только аналитику удаётся с помощью интервенций или интерпретаций заставить истеричку отказаться от её одного симптома или же “разрешить” другой симптом, она на следующей сессии тут же предлагает новый. 50 Занимая позицию того, кто указывает или демонстрирует нехватку знания Другого, она становится живым исключением или же загадкой, всегда опережая любую известную теорию или технику.

Истеричка превращает себя в господина знания аналитика, и, конечно же, его или её желания, определяя условия терапии и объясняя аналитику, что он или она должен требовать от анализанта. И потому в работе с истеричками аналитику необходимо платить той же монетой. На вопрос истерички: “Доктор, расскажите обо мне. Что со мной не так?”, — аналитику следует отвечать вопросом: “Чего вы хотите?”

Этот переход Лакан описывал как переход от “истерического дискурса” к “дискурсу аналитическому”. Ниже я приведу только формулы Лакана для этих двух дискурсов и вкратце скажу о них, поскольку я посвятил им много внимания в других моих работах. 51

истерический дискурс -> аналитический дискурс

Истерический дискурс — это дискурс, который спонтанно усваивается истеричкой (как барированым субъектом, $), в котором истеричка обращается (что в формуле отражается стрелкой) к господину (S1), которым в данном случае является аналитик, чтобы он произвёл некое знание (S2). В аналитическом дискурсе же истеричка или истеризированный анализант ($) оказывается в позиции рабочего (это место в справа над чертой соответствует позиции производства или работы), и именно загадочное желание аналитика (a) является в данном случае тем агентом, который приводит дискурс в движение (это место слева над чертой — позиция агента).

Итак, если обсессивный невротик должен быть истеризирован с началом анализа и течении оного, то истеричку следует привести к смене дискурса и прекращению ожидания обрести знание от Другого. Следовательно, различные неврозы требуют различного отношения со стороны аналитика. Когда аналитик принимает истерию за невроз навязчивости, он может позволить какую-то просьбу анализанта (что ни в коем случае не может быть хорошей идеей): воспользоваться его туалетом, выпить воды, сменить время сессии, стоять а не сидеть, повременить с оплатой, и т.п, — чтобы потом столкнуться с десятикратным увеличением просьб анализанта, поскольку одна просьба всегда ведёт к множеству других. И если он попытается запретить прежде позволенное, или же где-то провести границу, то столкнётся с вопросом о его несостоятельности: “Почему мне больше нельзя x, ведь раньше мне это можно было? Не ошиблись ли вы позволив мне это сделать тогда?”

Подобного рода проверочное поведение, которое хорошо известно аналитикам, связано с попытками истерички выведать желание аналитика и его знание. Истеричка пытается выделить желание Другого, чтобы расположить себя таким образом, чтобы стать его нехваткой или причиной. Стремится ли она обладать возможностью управления желанием аналитика, провоцировать и затем фрустрировать его? Насколько далеко она может зайти в том, чтобы подталкивать аналитика выражать собственное желание против его воли? Ей это необходимо, чтобы правильным образом расположить себя, но если аналитик не будет проявлять своё желание, то она будет провоцировать его, возможно скрытно, возможно и не столь уж скрытно.

В иной ситуации, когда аналитик принимает истерию за невроз навязчивости, он или она также слишком рано предлагает анализанту кушетку. В США аналитики и психиатры имеют склонность предлагать кушетку с самого начала, устраняя любое различие между предварительными встречами и “самим анализом”, между неясным беспокойством, с которым обычно и приходят в анализ, и подлинным интересом о причинах определенных поступков, симптомов и удовольствий. Предположим, что аналитик понимает различие между предварительными сессиями и более поздней стадией, на которой “личность” аналитика (аналитик как отдельный человек) постепенно растворяется в фоне, тогда он должен понимать, что сессии лицом к лицу для истерика намного более важны, чем для обсессивного невротика. Будучи столь приученной к воплощению в себе желания Другого, истеричке не легко начать говорить с глухой стеной, поскольку она нуждается в ощущении на себе взгляда Другого, нуждается в ощущении поддержки того или иного рода. Ей крайне сложно исследовать загадки его кругооборота желания не зная при этом, с кем она говорит, и каков эффект её слов на того, кто её слушает.

Обсессивному невротику, напротив, наплевать на это. Поскольку он предпочитает, чтобы никто не воплощал Другого для него, кушетка для него будет более удобным решением, чем общение лицом к лицу, которое представляется хорошим решением для того, чтобы поддерживать его истериоризацию с самого начала. Реальное присутствие аналитика должно быть акцентировано с самого начала анализа, если он собирается выманить обсессивного невротика из его солипсизмов. И лишь когда будет достигнута некоторая открытость Другому, ему можно предложить кушетку, так что Другой станет достаточно чист, чтобы поддерживать те или иные проекции.

Я не говорю о том, что каждая истеричка будет открыто проверять своего аналитика, и что каждый обсессивный невротик будет демонстративно затыкать своего аналитика: существуют общие склонности, основывающиеся на различиях в психических структурах, которые в серьёзной степени могут сильно отличаться в проявлении. Но, тем не менее, аналитику следует помнить о них.

Также следует отметить, что несмотря на то, что об обсессивном невротике я говорил в мужском роде, а о истеричке — в женском, существуют женщины, страдающие неврозом навязчивости, и мужчин с истерическим неврозом. Они часто сбивают с толку современную психиатрию, которая пытается поместить их в общее понятия прошлого века — пограничное расстройство (Как я ранее упоминал, Лакан недвусмысленно отказывался от подобной категории, которая представляется как опускание рук со словами: “Я не знаю на что я смотрю”). Из собственного опыта я могу сказать, что часть гомосексуальных и гетеросексуальных мужчин может быть истериками, а Фрейд в своих лекциях по психоанализу (Введение в психоанализ, глава 17) описывал несколько женщин, которые по его мнению страдали от невроза навязчивости. Различные затруднения, которые могут возникнуть при подобном пересечении типичных категорий, еще более усугубляются с проведенным Лаканом различением между мужской и женской структурами, которые по его мысли не соответствуют ни биологии, ни структурам невроза, и потому стоит говорить об изрядном количестве пересечений (Семинар XX).

Вместо того, что продолжать говорить о теории, 52 я представлю несколько детальных примеров тому объему теоретической работы, которая была представлена в этой главе. Я представляю два случая из моей практики: один — невроза навязчивости, второй — истерии, — в которых вначале будет представлено некоторый общий материал случая, а далее — детальный комментарий. Ни один из этих случаев сам по себе не является типичным, но в каждом из них было легко сохранить в тайне личность пациента.

Дальнейшие две презентации случае невроза навязчивости и истерии находят в переводе

Подлинное действие Лакан определял следующим образом: ”Действием та или иная двигательная активность становится лишь постольку, поскольку в ней обнаруживает себя то желание.” (Семинар X, стр. 394). Также Lacan, Seminar XV, L’acte psychanalytique.
Семинар III, стр. 20.
Согласно Фрейду бессознательное возникает вследствие двух процессов: первовытеснения и вторичного вытеснения. Обсуждение того, каким образом Лакан интерпретирует в свою терминологию, можно прочитать в Bruce Fink, The Lacanian Subject (Princeton: Princeton University Press, 1995), ch. 5. Необходимо отметить, что если в психозе нет бессознательного, то в нём, строго говоря, нет и бытия, субъекта, желания.
О “полагании” (Bejahung) можно прочесть в статье Фрейд “Отрицание”, а также в комментарии Жана Ипполита в Семинаре I. Колет Солер считает, что на французский Bejahung должно переводиться как admission — Soler, “The Symbolic Order” в Bruce Fink, Richard Feldstein, Maire Janus, eds., Reading Seminar I and II: Lacan’s Return to Freud (Albany: SUNY Press, 1996), 52. Я бесконечно обязан ей за её клиническую ориентированную работу “Hysteria and Obsession”, которая также включена в указанный сборник (248-282).
В некоторых случаях, когда вытесняется мысль, сцепленный с ней аффект оказывается захвачен борьбой сил, которые и привели к этому вытеснению мысли, он не ощущается, поскольку был нейтрализован противоположно действующими силами. Например, когда наши агрессивные импульсы (мысль/желание/аффект) сталкиваются с цензурирующими их моральными принципами, гнев и аффект могут быть сдержаны, гармонизированы и аннулированы рассудком. Невротик, в таком случае, притворяется не злым и не демонстрирует никаких эмоций. Многие из супервизируемых у меня терапевтов считали таких пациентов слишком “заумными” и “неспособными выражать свои чувства”, и ставили своей целью побудить таких пациентов “чувствовать их гнев” и перестать много “думать”. Такой подход упускает момент того, что мысль и аффект связаны. Только побудив пациентов к ассоциациям к их сновидениям, грёзам, фантазиям и оговоркам, эти обычно цензурируемые мысли могут оказаться проговорены, и когда это произойдёт, то обычно и связанные с ними аффекты сами проявляются. Говорить своим пациентам, что они не позволяют себе чувствовать, и что они слишком много думают, равнозначно предложению (часто приводящему к послушным попыткам пациентов угодить терапевту демонстрацией чувств) и обвинению пациента в сопротивлении без интерпретации этого сопротивления.
Семинар III, стр. 64. В своей работе в течении 50-х годов Лакан часто возвращается к этим словам.
”Мы называем бессознательным психический процесс, существование которого мы должны предполагать, выводить по каким-то причинам из его следствий…” — Зигмунд Фрейд (SE XXII, ).
Можно сказать, что возвращение вытесненного в Другом и отличает психоз от невроза, поскольку в психозе форклюзированное возвращается в реальном (психотик верит, что телевизионный диктор обращается именно к нему и ни к кому другому) или же в другом с маленькой буквы “д”.
Фрейд предлагал еще одно определение: невроз навязчивости связан с получением чрезмерного сексуального удовольствия в детстве, за которое обсессивный невротик позже испытывает чувство вины, в то время как истеричка испытывала слишком мало удовольствия. Замечания Лакана об этом можно прочитать в Семинаре XI на стр. 78-79
О “широком” понимании сексуальности у Фрейда (выходящим за пределы сугубо гетеросексуального генитального секса) можно прочитать в лекциях по введению в психоанализ в главах 20 и 21.
Сама связь понятий “навязчивость-компульсия” и “обсессивно-компульсивное” как правило ошибочна, поскольку таким образом предполагается, что любое компульсивное поведение связано с диагностической категорией навязчивости. Следует отметить, что, напротив, все влечения компульсивны, независимо от того связаны ли они с навязчивостью или же с истерией.
Freud’s Letters to Fliess, trans. Jeffrey Masson (Cambr >

источник