Старческая деменция (слабоумие) — очень тяжелое заболевание,когда страдает вся семья. Годами, без отдыха, без спокойных ночей, в постоянном напряжении живут родственники таких больных.
Психиатры предлагают иногда родственникам этих пациентов направить больного в психо-неврологический интернат. Но прежде чем соглашаться, неплохо съездить бы туда и посмотреть,как там живут люди,которых Господь лишил разума.
Если это государственное учреждение, то там обычно не хватает санитаров и другого обслуживающего персонала. Больные лежат по несколько суток в одном и том же памперсе, промокшем насквозь.Запах ужасный! Кормят их отнюдь не ласково: крутит головой,отказывается — значит не кормят.Так и будет лежать голодный до следующего кормления. Моют таких пациентов группами -неважно, мужчины,женщины- всех вместе из шланга поливают, а намыливают большой губкой на длиной палке, потом снова из шланга,причем не факт,что вода там достаточно теплая!Ласковых слов тоже никто не говорит этим бедолагам, а вот матом кроют,если недостаточно быстро поворачиваются под струей воды!
Это все моя приятельница видела своими глазами,когда искала место,куда бы пристроить свою родственницу с болезнью Альцгеймера.
Понятно,что после всего увиденного, совесть ей не позволила «устроить» тетю в это «богоугодное» заведение.
Нашли другой вариант — частный пансионат для таких больных. Дорого,но зато семье передышка. Отправляли родственницу на 1-2 недели туда, чтобы прийти в себя, сделать генеральную уборку дома и просто выспаться.
А сиделку к таким больным найти почти невозможно. Редко кто согласится брать на себя ответственность за жизнь подобных пациентов.Даже с виду маленькая хрупкая старушка может вдруг стать сильной, оттолкнуть сиделку и выйти в окно «погулять»,или вздумается ей просто на улицу сходить, а там — на вокзал и вперед- на поезд дальнего следования!Это они до туалета сами не хотят ходить, а куда-нибудь к приключениям — всегда пожалуйста!
В любом случае, больных с деменцией должен наблюдать психиатр,который выписывает специальные препараты,чтобы поведение было корректируемым.Иногда достаточно приема небольших доз препарата, и агрессия с упрямством исчезают.Слабоумие,конечно, никуда не денется, но хотя бы можно будет договориться с таким родственником: помыть, накормить, да и спать лучше будет.
Думаю, что надо 100 раз подумать,прежде чем в прямом смысле избавляться от «неудобного» больного родственника, а еще и поставить себя на его место.Даже у таких бедолаг бывают прояснения сознания.Представьте его ужас,когда он осознает в ПНД,где он сейчас и почему кругом одни сумасшедшие,да еще и голые,мужчины,женщины, а всех их поливают из шланга! А особо несговорчивых больных там еще и привязывают, чтобы вреда никому и себе не причинили.
Решать судьбу близкого человека нужно на семейном совете, проконсультировавшись с психиатром и другими специалистами. Еще подумайте о пенсии больного деменцией родственника. Получать ее вы сможете только после установления опеки, которая назначается судом! Это неприятная и небыстрая процедура.
А если определите родственницу в ПНД,то опекуном автоматически становится главврач этого ПНД.Он же и обязан будет осуществлять контроль за расходами пенсии пациента.
источник
Можно ли отдавать родственника с деменцией в пансионат? Отвечают православные священники
По-христиански ли отдавать своих пожилых родственников с тяжелой формой деменции в спецучреждения — интернаты, пансионаты и проч.? На Западе пожилые родители сами отправляются в дома престарелых, независимо от состояния здоровья, психики. Доживать свой век, никому не мешая. И уж тем более, когда у бабушки или дедушки диагностирована болезнь Альцгеймера, старческий маразм, никто не сомневается, что единственный путь – в дом престарелых. В России до революции и после считалось нормальным другое — заботиться о своих немощных родственниках. Старики заботились о нас, а теперь нам пришло время отдавать свой долг.
Тем не менее, что делать, если близкий человек в возрасте страдает деменцией и не первый год? Если болезнь прогрессирует, и наш близкий становится агрессивным, опасным для себя и других? Как правильно православной семье поступить? Мы собрали мнения священников.
Протоиерей Максим Обухов, руководитель Православного Медико-просветительского центра «Жизнь» (life.orthomed.ru)
— Человек, который страдает деменцией, приобретенным слабоумием, или мы считаем, что он обладает таким заболеванием, не лишается своего достоинства. У Бога нет слабоумных! Все люди обладают достоинством, независимо от здоровья, от состояния, в котором находятся… Основное, что родные должны делать – это обеспечивать минимальный уход. Пожилой домочадец должен быть сыт, одет. Мы должны следить, чтобы он не нанес себе вреда…
Бывает, конечно, и крайняя степень. Когда человек опасен для себя и для окружающих. В этой ситуации нужно говорить о госпитализации. Или о том, чтобы сажать рядом с родственником постоянную сиделку. Госпитализация нужна, когда человек может действительно погубить себя, даже не специально, а случайно: открыть газ или попытаться выйти на улицу через окно или балкон… В Церкви нет регламента на все случаи жизни. Общий подход таков: мы поддерживаем, одобряем медицинскую помощь и разумный, ответственный подход к здоровью. Господь Бог помогает нам и через медиков, лекарства. Но я бы избегал безрассудочно злоупотреблять психотропными средствами, в результате чего человек впадает в полусонное состояние и лежит, как бревно. Лекарства созданы для нашей пользы, но при неправильном употреблении могут принести вред. Оправданно ли это?
Игумен Иона Займовский, руководитель реабилитационного центра «Метанойя» при Даниловском монастыре г. Москва
— Сравнительно недавно я получил светское образование клинического психолога, что дает мне более широкий взгляд на проблему человеческого здоровья и человеческой жизни. Мое мнение таково: если человек опасен, его надо препоручить специалистам. Богу неугодно, чтобы мы мучились и страдали (а заодно с нами — и наше окружение), если близкий неадекватен, и общение с ним доставляет мучения. А если пожилой человек в состоянии невменяемости причинит физический вред себе или другим? На ком тогда будет ответственность?
Я знаю 2 примера из жизни моих друзей, которые вынуждены были сдать своих матерей в специализированное учреждение, когда те оказались в беспомощном состоянии с психиатрической точки зрения. Одну такую маму я причащал в ПНД, другую причащал на дому, перед тем, как ее дочь определила ее в учреждение, где ей давали назначенные врачом препараты и заботились. Мне и в голову не пришлось осудить этих моих друзей за решение препоручить своих самых близких людей медицине.
Протоиерей Михаил Павлов, председатель епархиального отдела по церковной благотворительности и социальному служению г. Чебоксары
— Избавляться от родственника таким путем — грех. Иное дело, если выхода другого нет в силу разных причин. Если совесть обличает при этом, надо исповедаться.
Протоиерей Андрей Ефанов, благочинный Родниковского округа, секретарь епархиального совета Кинешемской епархии
— Допустима ли для христианина такая ситуация, когда престарелые и впавшие в состояние деменции родители отправляются в специальный приют? Еще недавно подобный вопрос вызвал бы категорический ответ: «нет!». Но общество меняется и вносит коррективы в быт христиан. В патриархальном обществе, когда большая семья жила в одном доме и несколько поколений мирно уживались под одной крышей, подобных проблем не могло возникнуть. Детей рождалось много, всегда в доме оставался тот, кому можно было поручить уход за престарелыми. Но эти времена остались далеко позади.
Сегодня даже в верующей семье редко встретишь больше 3-4 детей, а уж проживание вместе с престарелыми родителями стало вовсе редкостью. И когда встает вопрос о том, кому же позаботиться о глубокой старости, зачастую ответа на этот вопрос не находится. Что говорить о тех пожилых людях, которые не могут жить самостоятельно, если даже дети до совершеннолетия по современным законам всегда должны находиться под присмотром родителей и 16-17 летние молодые люди, с одной стороны, имеют излишнюю свободу, а с другой стороны родители несут за них ответственность, которая выглядит как порабощение родителей их родительскими обязанностями. В таком обществе многодетность становится подвигом, который по силам только некоторым.
Но как же быть, если уход за престарелыми становится невозможным по вполне объективным причинам? Во-первых, надо убедиться, что эти причины настолько существенны, что решить проблему самостоятельно просто невозможно. Например, матери-одиночке необходимо работать ради того, чтобы поднять детей и на пенсию своей, уже престарелой и впавшей в состояние деменции матери, не прожить. А за матерью требуется неотлучный присмотр. Во-вторых, надо найти такой дом престарелых, в котором за стариком будет достойный уход, а не издевательства, превращающие остаток жизни в бесконечные страдания. Не секрет, что такое до сих пор встречается. И, в-третьих, даже если пожилой родственник отправлен в дом престарелых, он не должен быть вычеркнут из семьи. Вы не смогли обеспечить уход за своим родственником? Но ведь посещать его в доме престарелых, разделять с ним семейные радости, делиться с ним частичкой душевного тепла ведь можно, этой возможности вы не лишены? И помните, что по дороге, по которой вы провезли родственника в дом престарелых, повезут вскорости и вас, потому что вы показали пример своим детям, как надо поступать с теми, кто стал непосильной ношей на жизненном пути.
Протоиерей Игорь Прекуп, настоятель храма в честь прп. Сергия Радонежского г. Палдиски (Эстония)
— Далеко не все дементные – «божьи одуванчики», которые тают от благодарности, со смущением сознавая неудобства, которые они невольно доставляют тем, кто проявляет о них заботу. Эмоциональная отдача от них такова, что уже ради нее одной можно трудиться. А вот, если деменция проявляется иначе? Если больной настолько агрессивен, что спиной поворачиваться нельзя – ударит, и хорошо если рукой? Если не только не облегчает уход за собой, но как будто нарочно его осложняет? А если все это отягощено какой-то мистической составляющей?
Тут само по себе ухаживание удовлетворения не даст.
Кстати, насчет побоев. «Что за похвала, если вы терпите, когда вас бьют за проступки? – обращается к нам ап. Петр в своем первом соборном послании. – Но если, делая добро и страдая, терпите, это угодно Богу» (1Пет.2:20). Почему угодно? Потому, что Ему угодно, чтобы наша душа приносила плод добродетели, а не только украшалась листвой добрых дел. «Кто совершит дело угодное Богу, того непременно постигнет искушение, ибо всякому доброму делу или предшествует, или последует искушение, да и то, что делается ради Бога, не может быть твердым, если не будет испытано искушением» (Авва Дорофей). Одно – сделать добро, получить положительную эмоциональную отдачу и продолжить нелегкое, но столь отрадное дело, и совсем другое – продолжать делать добро, после того, как пострадал за это. Особенно тяжело сохранить прежнее отношение, когда сталкиваешься с черной неблагодарностью со стороны тех, кому делаешь добро.
Уход за безнадежно больными перспективен. И не только для того, кто ухаживает, но и для того, за кем. Это внешне, в земном аспекте ничего, кажется, не меняется к лучшему – одни бессмысленные мучения безнадежно больного. На самом деле, идет непрестанная переплавка его души, в которой участвуют и те, кто милосердно, терпеливо и добросовестно ухаживают за ним. «С участием смотрю на Ваше душевное состояние, – пишет свт. Игнатий Брянчанинов в одном из писем. – Вы переплавливаетесь в лютой скорби, как в огне. Претерпите тягость этого состояния; по прошествии его вы ощутите себя перерожденною, увидите себя обогащенною духовными сокровищами, о существовании которых не имеют понятия люди, которых земная жизнь была усыпана одними удовольствиями. Тогда вы узнаете, что благ Господь и в самых скорбях, Им посылаемых, потому что временные скорби приводят к вечным благам тех, которые принимают эти скорби как должно». Слова эти обращены к женщине, находящейся в здравом уме. В состоянии глубокой деменции никто уже не может «ощутить себя перерожденным». Но сути дела это не меняет. «Болезнь хотя тело и расслабляет, но душу укрепляет, – пишет свт. Тихон Задонский, – тело умерщвляет, но душу животворит; внешнего человека растлевает, но внутреннего обновляет».
Разделить с больным его скорби – это значит, взять их часть себе, принять их на себя, стремясь облегчить его страдания. Тут не грех вспомнить Ж.-Ж. Руссо, сказавшего о человеке, что «Господь Бог не для того дал ему душу, чтобы он был бездеятелен, вечно безучастен ко всему окружающему. Бог даровал ему свободу, чтобы он делал добро, совесть, чтобы стремился к добру, и рассудок, чтобы распознавал добро». Но соболезнование должно быть здравым, к Богу устремленным. Иначе как бы не погрузиться полностью в болезнь ближнего, и не превратить ее в смысл своего существования, что неизбежно после кончины болящего оборачивается внутренней опустошенностью и кажущейся бессмысленностью жизни.
Бывает, что именно благодаря деменции в человеке происходят радикальные перемены к лучшему. Одно мое чадо рассказывало, как хорошо ей стало с мамой, когда у той обнаружилась старческая деменция. Это оказался как раз тот самый случай, когда человек становится мягким, уступчивым, тихим – божий одуванчик, да и только. Хорошо ей стало потому, что мама до того, как впасть в маразм, была невыносимо жесткой и даже какой-то болезненно жестокой. Она умудрялась изводить дочь своими разговорами не только при встречах, но и по телефону. Судя по тому, что дочь рассказывала, лично у меня сложилось впечатление, что у мамы с психикой не все в порядке. И вот, мама «впала в детство»… Человека словно подменили. Словно что-то щелкнуло в мозгу и отключилась агрессивность. Ласковая, послушная и благодарная.
Но чаще бывает наоборот. И как быть? Сравнительно легко ухаживать за «божьим одуванчиком». Аж велик соблазн залюбоваться собой: прямо-таки воплощенное Евангелие, букет всех добродетелей, никак не меньше! А вот, когда из родного человека лезет все гадкое, от чего он в течение всей жизни, будучи в своем уме, внутренне шарахался, отмахивался, подавлял, и что в нем даже заподозрить нельзя было? А если своим бредом и галлюцинациями всех измучил? А если убедил родных, знакомых и соседей, что его обворовывают, травят мышьяком, бьют (речь-то может быть логичная, связная, «факты» излагаются в убедительной последовательности). Это еще ладно, если не может самостоятельно передвигаться, а если как раз может, и тогда его нахождение в квартире (не свяжешь же!) представляет постоянную угрозу жизни всем, кто из-за его, скажем так, оплошности, может пострадать от газового отравления или взрыва, или, не приведи, Господи, от пожара. А если тебе утром на работу, а он, выспавшись за день, вечером начинает театр одного актера, продолжающийся до утра. Я уж молчу о таких мелочах, как подозрительно удачно избираемые «случайные» моменты и места для испражнений…
Это, конечно, относится к тем, кто ухаживает за дементными больными на дому. Но с теми, кто в доме престарелых, проблем не меньше. Разве что условия чуть более приспособленные, и ухаживающие лица… чужие люди.
Нынче выходцы с постсоветского пространства (в основном, женщины) нередко заняты в уходе за дементными больными (и не только в частных домах, но, бывает, что и в соответствующих заведениях) в Европе, поэтому есть возможность сравнить, как ухаживают за дементными стариками «у нас» и «у них», а также сравнить работу «их» сиделок и сестер по уходу (что-то промежуточное в иерархии между санитаркой и медсестрой, назовем их условно «нянечками») и «наших».
«У них» в домах престарелых пациент – «священная корова». На него повысить голос нельзя даже, не говоря о чем бы то ни было еще. Благодаря общепринятому доносительству, это не скроется от начальства, которое незамедлительно примет меры. Если пациент избил медика – последний сам же и виноват: допустил непрофессионализм, нечего было поворачиваться спиной.
«У нас» нет привилегированных лиц. Все равны. Поэтому пациентов иногда тоже бьют. Совсем необязательно, что избивают. Но бьют. Как домашнюю скотину: чтоб не дралась, не лягалась, не кусалась, да скорей шевелилась, поворачивалась… Это старая советская традиция, которую, по меньшей мере, невмешательством, чтут все, даже те, кто сам предпочитает не распускать руки. Данное невербальное общение применяется, для большей доходчивости, ничтоже сумняшеся, кем больше, кем меньше – по совести, по возможности и по необходимости. «Наши» мед- и соцработники своих не сдают. Не знаю, как в случаях явно садистских злоупотреблений беспомощностью пациента (об этом я последнее время не слышал, а раньше в психиатрических больницах, например, это было чем-то заурядным), но когда речь о ситуативных «стимулах», сотрудники молчат все без исключения. Даже те, кто сами не бьют. И не потому, что боятся подвергнуться остракизму со стороны коллектива. Просто потому, что относятся к своим несдержанным коллегам с пониманием и сочувствием.
В данном случае я ничего и никого не оцениваю. Просто констатирую то, что мне известно. И не сужу. Попробуйте постричь ногти у мужика, в котором полтора центнера живого веса! Умом-то он слаб, но руки-ноги у него еще ого-го! Двинет так, что мокрое место останется, и сама же виновата будешь. А если такая же, а то и больше, масса свалится на пол. Вот, как, скажите мне, двум обычным женщинам взгромоздить такого пациента обратно на кровать, и при этом не порвать себе спину и не опустить все внутренние органы? А на курсах им будут рассказывать, что женщине нельзя поднимать более 10 кг! Представляете, куда им хочется послать лектора?!
Ночью в дементном отделении дома престарелых вообще начинается шабаш: кто-то визжит-надрывается, кто-то бродит по чужим палатам, «чужака» бьют, кто-то пропадает… А если на огромное отделение одна дежурная сестра по уходу и всё.
Что касается агрессивного поведения, тут есть интересные наблюдения. Мое чадо (назовем ее Х), не один год протрудившееся в английском доме престарелых, отметила, что пациенты били весь персонал, кроме одной медсестры. В них что-то было провоцирующее агрессию. Какая-то беззащитная мягкость, которую больные просекали на счет «раз!» Та единственная медсестра, которую никто из больных ни разу не посмел ударить, не только отличалась внутренней собранностью, но и умела как-то так с ними говорить, что они ее слушались. Возможно, секрет ее успеха крылся в тоне, которым она с ними разговаривала: чуть высоким, звонким голоском, и строя фразу, как с двух-трехлетними детьми: «А вот сейчас Джонни будет ку-у-шать. » Внутренне абсолютно закрытая и непрошибаемая, эта пожилая женщина игриво разговаривала с ними ласковым и в то же время безапелляционным тоном, и они ей подчинялись, как загипнотизированные. Видимо, она в них пробуждала какие-то ассоциации из глубокого детства, напоминая интонации мамы, которую они в том возрасте беспрекословно слушались.
Всегда предпочтительней спокойный тон, мирный голос. Даже, когда провоцируют. Повышение голоса иногда допустимо, но крайне аккуратно и при крайней необходимости.
Например, одна моя знакомая (назовем ее N), работавшая подолгу сиделкой в разных домах Германии даже не представляет, как бы у нее получалось справляться с дементными больными, если бы не большой педагогический стаж. За время работы в школе, она выработала так называемый «резолютный голос»: тот самый спокойно-безапелляционный тон, которым учеников извещают о теме урока, его форме и условиях задания, при этом учениками на подсознательном уровне считывается: как я сказала, так и будет. Педагог ставит учеников перед фактом, что вот сейчас они будут делать то-то и то-то. Аналогично и со старичками: «сейчас мы будем мыться», или «сейчас мы будем переодеваться». Если нянечке как бы не приходит в голову иное развитие событий, то и пациент, скорее всего, примет ситуацию как данность.
Или другой пример ее «спокойной и твердой резолютности», когда другая пациентка начинала безобразничать: «Ты себя плохо ведешь. Я сейчас пойду и расскажу твоим маме и папе». И та становилась шелковой. Ведь папа и мама скоро вернутся с работы. Поймите правильно: многие из дементных больных уже не здесь. Они – там, в своем детстве. Где их мамы и папы не просто живы, а еще и молоды.
источник
В мире около 50 миллионов людей с деменцией — синдромом, при котором у человека нарушаются когнитивные функции, ухудшается память и он перестает узнавать даже членов своей семьи. За огромными цифрами — семьи, которым каждый день приходится решать неоднозначные вопросы: как помочь родственнику не потерять себя, как реагировать на проявления деменции и где взять силы для ухода за больным и для собственной жизни. Поговорили с самарчанкой, которая в течение трех лет принимала участие в уходе за отцом своего мужа, страдающим деменцией, и попросили ее рассказать, как менялось его состояние, как проявлялся недуг и почему для родственников жизнь разделилась на «до» и «после».
Восемь лет назад я познакомилась с будущим мужем, а затем — с его семьей. Василий Петрович, отец мужа, на тот момент был здоровым мужчиной: крепкий, румяный, всегда позитивный, с чувством юмора — полный жизни.
Свекор всю жизнь проработал на бульдозере, но никаких вредных привычек — даже не матерился никогда. Я знаю, что на работе он был ответственным и очень востребованным — получил кучу наград от завода за честный и добросовестный труд. Кроме того, у Василия Петровича был широкий круг других интересов — и все, что ни делал, получалось. Например, он занимался селекцией — все время интересовался этим, много читал. Помню, на даче показывал мне яблони: как и что он прививал. Ездил в деревню к своей сестре — крышу перебирал, водопровод делал.
После выхода на пенсию каждое лето проводил на даче. Даже когда ему было восемьдесят, залезал на яблони, чтобы их подпилить, следил за огородом, еще и соседкам с хозяйством помогал. Свекровь приезжала к нему дважды в неделю, но больше находилась в городской квартире — вдруг кто обворует. Все всегда говорили, что это очень дружная семья.
Непонятно, в какой момент началась болезнь — сразу ее не заметишь: бывало, свекор на даче — оставит где-нибудь телефон, и мы не можем ему дозвониться, или он не может вспомнить, поливал ли грядки, давали воду вообще или нет. Как-то приехали к нему за город — смотрим, а там фильтр для воды расплавлен. Выяснилось, что Василий Петрович налил в него воду и поставил на плитку греться. Он все нормально объяснил — просто на автомате поставил вместо чайника. Тогда нас это даже не смутило: торопился, перепутал — бывает.
Когда человек тебе близок, не хочется верить, что у него что-то не так с головой. Ведь если Василий Петрович что-то забывал, мы ему рассказывали — и он вспоминал. В 2014 году его состояние начало ухудшаться: соседка стала замечать, что он может рассказывать небылицы, будто это было в действительности. Мог не полить огород, объяснив, что просто не было воды — а на самом деле вода была, только он перекрыл все краны. Когда мы разговаривали с ним на эту тему, он не препирался, спокойно реагировал: признавал свои ошибки и, на наш взгляд, все логично объяснял.
Свекровь прятала ножи и вилки, потому что Василий Петрович все время их сворачивал и, если получалось, ломал
Потом свекор начал теряться во времени: мог рассказывать, что он только что ездил в город, хотя на самом деле уже два дня никуда не уезжал. Соседка напоминала ему об этом, а он отвечал, что да, она права. В итоге та прямо сказала свекрови, что с ним явно что-то не так. Да к тому моменту мы и сами начали обращать внимание.
Тем летом мы забрали Василия Петровича с дачи, а в конце года повели на прием к психиатру — просто взяли направление в поликлинике. Врач сказал, что у свекра болезнь Паркинсона. Но обычно этот диагноз ставится, когда у человека сильный тремор, и он, например, даже не может ложку до рта донести. У Василия Петровича этого не было, и единственное, что подходило под диагноз — он начал ходить с трудом, хотя иногда мог так помчаться, что не догонишь. Как-то мы были на даче и уже собирались уезжать — только яблоки собрать осталось. Василий Петрович все стоял возле калитки, а потом мы повернулись — его нет. Мы в разные стороны искать. За пять минут он успел оказаться на автобусной остановке, которая была достаточно далеко. Он нам тогда так и не объяснил, куда собрался.
Свекровь прятала ножи и вилки, потому что Василий Петрович все время их сворачивал и, если получалось, ломал. Однажды она просто накрыла на стол и отошла, а когда вернулась, он уже скрутил несколько приборов. Затем свекор начал вырывать розетки — руки у него были цепкие. Он никак это не объяснял, — просто говорил «надо». Он мог спокойно смотреть телевизор, а потом пойти и снять с петель межкомнатную дверь и просто поставить рядом. Зачем? Говорил, что тут ходят какие-то бабы и мужики.
Василий Петрович часто собирался куда-то ехать, говорил, что нужно домой, хотя находился дома. Как-то они гуляли вместе со свекровью, он куда-то направился, она за ним. Спрашивает: «Куда ты идешь?» Он в ответ: «Домой». Свекровь продолжила: «Где твой дом?» — «Не знаю». «А где сейчас находишься, знаешь?» — «Да что-то не знаю…»
Свекровь показывала ему свою ногу: «Смотри, бегала, тебя догоняла», — а он только улыбался загадочно
Однажды свекровь задремала, а он оделся, тихо открыл дверь и ушел. Она просыпается — Василия Петровича нет. Мы искали его всей семьей — заходили в подъезды, магазины. Я никогда не думала, что люди могут быть такими отзывчивыми: подъезды нам открывали сразу, а в магазине взяли номер телефона, чтобы позвонить, если он найдется. На трамвайной развязке в Постниковом овраге мы попросили диспетчеров передать всем водителям о пропаже человека и дали его описание — вдруг он на трамвае уехал? Встретили народную дружину с полицейским и все им объяснили, они разослали информацию: когда проходили мимо других полицейских, уже слышали из их раций — пропал пожилой мужчина.
Свекор ушел из дома около пяти вечера, а нашли мы его только через шесть часов.
Он доехал до трамвайного депо в районе Полевой, а сколько до этого катался и сколько пересадок делал, мы не знаем. Водитель трамвая узнал его по выданным приметам и сообщил об этом. Муж забирал его уже из полиции — говорит, Василий Петрович пил чай и был вполне довольным.
А свекровь в тот день порвала связки на ноге: когда поняла, что муж ушел, побежала босиком в подъезд, надеясь догнать его. Полтора месяца потом ходила на костылях.
Мы спрашивали Василия Петровича, зачем он убежал, но он ничего не объяснял. Свекровь показывала ему свою ногу: «Смотри, бегала, тебя догоняла», — а он только улыбался загадочно. У него ведь целое приключение было тогда.
Потом Василий Петрович стал все рвать. Например, держал газету в руке и маленькими ножницами, навесу, резал ее на тоненькие полосочки. Затем начал разрывать одеяла, пододеяльники, наволочки. Ему это давалось легко — сила-то никуда не девалась. Мог рукав на своей одежде оторвать. Каждое занятие ему надоедало и следом начиналось что-то другое. Как ребенок познает мир — то его баночки восхищают, то шурупчики, — так и здесь.
В какой-то момент он стал забывать, как одеваться. Мог надеть брюки на руки. Или я захожу в комнату, а он в шапке, под шапкой полотенце намотано, шарф, куртка, но без брюк. Подвожу его к зеркалу и спрашиваю: «Что это такое?» Он всматривается в отражение, говорит: «Это ерунда какая-то», — и давай раздеваться.
Свекрови было очень тяжело смириться, что мужчина, который был ей опорой во всем, может так себя вести. Говорила: «Всю жизнь со мной хорошо прожил, а под конец решил нервы вымотать». Первое время она даже просила никому не рассказывать о его состоянии. Мы старались объяснить, что у него теперь свой мир, в котором он живет, и все его действия — это проявление деменции, а не хулиганство.
Однажды свекрови позвонил бывший начальник свекра, попросил его к телефону. Василий Петрович с ним поговорил — отвечал, на что мог ответить. После этого коллега расспрашивал свекровь, что случилось. Тогда, наверное, был первый раз, когда она рассказала о проблеме постороннему человеку. Попросила его иногда звонить, разговаривать с Василием Петровичем. Так постепенно свекровь начала принимать ситуацию и говорить о том, что ее беспокоит: что муж не слушает ее или снимает двери с петель.
При этом она не готова была отдать мужа в дом престарелых — могла сгоряча крикнуть, что сдаст его куда-нибудь, но когда мы предлагали поискать варианты, шла на попятную. От сиделки тоже категорически отказалась, — все взяла на себя. Она постоянно находилась с Василием Петровичем, исправляла то, что он делал: то и дело заново заправляла постель, зашивала порванные вещи. Пыталась просить его хоть о какой-то помощи, но чем дальше, тем меньше он делал то, что нужно. Она даже за хлебом не могла выйти: выбегала на пять минут, и предварительно договаривалась со свекром, чтобы он вел себя хорошо.
Мы с мужем заходили к ним каждый день, сестра мужа тоже навещала. Участковый терапевт приходила раз в месяц. Лекарства она не прописывала — Василий Петрович пил только те препараты, которые назначил психиатр. Я читала аннотацию к ним — фактически, они предназначены для коррекции детского поведения. Психиатр говорил, что свекру не нужны сильнодействующие лекарства, из-за них он мог совсем слечь и уйти из жизни слишком быстро. Траты на медикаменты не были проблемой — мы же все работающие, да и у свекра была хорошая пенсия, так что мы даже не заостряли на этом внимание. Возможно, если бы он пил таблетки регулярно, состояние было бы лучше, но свекровь иногда о них забывала: сегодня две даст, завтра одну. Иногда он сам выплевывал таблетки, а она, уже когда подметала, находила их на полу.
В данной ситуации для меня ценнее было здоровье свекрови — я видела, как она начинает таять. Василий Петрович накормлен, одет, а у нее стало прыгать давление, жало сердце, скакал сахар, появилась одышка и бессонница. Через полтора года ухода за мужем у свекрови случился сердечный приступ и ее положили в больницу.
Десять дней, пока она лечилась, за Василием Петровичем ухаживали мы. Я была с ним днем, вечером приходил мой муж, а на ночь со свекром оставалась сестра мужа. Они оба не могли принять болезнь отца и общаться с ним так же легко, как я. Мне же было интересно, до какого момента он помнит свою жизнь и как воспринимает происходящее — я часто с ним разговаривала.
Спрашиваю его: «Женат?» Он говорит: «Да, конечно». «А жена живая?» — «Да… Но вообще, не знаю». Долго помнил своих детей, но когда видел их в реальной жизни, не мог узнать. Когда уже стал забывать работу и семью, помнил свое детство, как катался на коньках: вспоминал, что коньки были самые лучшие, и даже мог назвать имя и фамилию человека, их подарившего.
Одно время пытались с ним делать гимнастику, но он уставал. Купили большой шар для занятий. Первые два дня он радовался, а потом все. Бывало, идет — я за ним. Откроет шкафчик, все вытащит из него и оставит. На вопрос, кто это сделал, отвечал, что какие-то мужики, а мы специально на него пытаемся свалить.
Все десять дней я постоянно сидела и ждала, когда придут меня сменить. Все это ложилось огромной гирей. Мой муж до конца не проговаривал свои переживания. Говорил: «Я не знаю, что делать в этой ситуации — как помочь отцу, как помочь матери».
У него, и у его сестры был внутренний протест, ведь когда с твоим сильным и надежным папой такое происходит, он воспринимается уже как кто-то другой.
В последнее время Василий Петрович начал залезать на стол, чтобы добраться до полок и что-то найти. Когда свекровь первый раз увидела его на столе, сразу выбежала из комнаты, чтобы случайно не напугать его. Пока она думала, что делать, он уже сам слез.
И однажды свекор упал со стола. Мы вызвали скорую помощь, приехали врачи — две молоденькие девочки, сказали, надо везти на рентген. Василий Петрович отказывался ехать, даже не давал руку, чтобы померить давление. Лежать неподвижно на рентгене он точно не стал бы. Мы спросили врачей, сделают ли рентген, если свекор будет сопротивляться. Они не были в этом уверены. Проблемой было даже погрузить его в скорую и довезти. В итоге мы приняли решение оставить его дома, а врачи практически «на глаз» поставили диагноз — перелом шейки бедра.
Не знаю, насколько мы были правы, но даже если бы нам удалось сделать снимок, в случае перелома Василий Петрович не смог бы жить с гипсом — он бы ломал его, кричал. Мы пригласили хирурга, чтобы тот попробовал зафиксировать ногу хотя бы эластичным бинтом. Пока провожали доктора, свекор уже все снял. Пытались сами это сделать — бесполезно. Уже после падения Василий Петрович однажды встал — значит, это был не перелом, но что именно, мы узнать не могли — не давался.
Мы сразу стали думать, как теперь ему жить с поврежденной ногой: закупили памперсы, пеленки — люди ведь годами могут так лежать. Давление было в норме, сахар и гемоглобин тоже. То, что он уйдет за месяц, никто не предполагал. Но после повреждения ноги свекор стал слабеть. Он не кричал — некоторые говорят, что у их родственников вопли стоят, а здесь нет.
За полторы недели до смерти он стал плохо есть, затем забыл как жевать, глотать. Мы закупились детским питанием, но единственный раз, когда он поел нормально, — за три дня перед смертью. В тот день Василий Петрович даже отвечал на вопросы, я спрашиваю: «Будете есть еще?» — «Да». «Вкусно?» — «Вкусно».
Свекор умер в ноябре 2017 в 87 лет. Свекровь прилегла отдохнуть, а когда встала его проверить, он уже не дышал.
Комната, в которой жил Василий Петрович, закрыта. Свекровь не может прийти в себя. Раньше она была быстрая, живая. Когда мы с ней только познакомились, она говорила, что прожила хорошую жизнь, и несмотря на сложные ситуации, прожила бы ее еще раз. После смерти свекра говорит, что ничего хорошего в ее жизни не было. Корит себя, что могла накричать на своего мужа, но это нормально — выплеск эмоций. У Василия Петровича почти не было моментов просветления, но врачи нас сразу предупреждали — улучшений не будет. На «родительский день» мы вспоминаем Василия Петровича, но вообще свекровь старается об этом не говорить.
Для нас сейчас главное — ее поднять, она третий раз за год лежит в больнице. Все ведь легло на нее, пожилую женщину, которой самой уже нужна забота. Родственникам очень тяжело — остается ощущение, что они что-то недоделали и чего-то недодали. Если бы это был мой родной отец, не знаю, смогла бы я обо всем этом разговаривать или нет.
Врач-психотерапевт психотерапевтической клиники «Праксис»и лечебно-диагностического центра «Первая Неврология»
Деменция — это приобретенное слабоумие. По факту, это не заболевание, а синдром, который может сопровождать самые разные болезни, проявляясь, например, при неблагоприятном течении атеросклероза, после тяжелых черепно-мозговых травм, при развитии болезней Альцгеймера или Паркинсона.
У деменции нет возраста. Часто родственники больного пропускают начальную стадию заболевания из-за неправильного представления о «нормальных возрастных изменениях». Да, с возрастом психический аппарат становится менее гибким, людям сложнее осваивать принципиально новый материал, в некоторых случаях могут усиливаться или слабеть некоторые проявления характера, но если изменения достигают клинически выраженной степени — это уже не норма.
Низкая скорость развития симптомов делает процесс распознавания затруднительным: иногда родственникам человека, страдающего деменцией, кажется, что он «вдруг» перестал со всем справляться, хотя синдром обычно развивается за годы. Так что в большинстве случаев обращения за помощью поступают, только когда болезнь достигает выраженной степени проявлений.
Сначала утрачиваются самые сложные навыки, имеющие отношение к обучению, усваиванию нового материала и его использованию. Затем — навыки, связанные с операциональной деятельностью, — впоследствии это приводит к тому, что человек перестает функционировать даже на бытовом уровне.
Поскольку деменция — синдром, а не болезнь, говорить о лечении в принципе не совсем корректно: лечатся или не лечатся заболевания, сопровождающиеся развитием этого синдрома. Есть препараты, применение которых может затормозить проявления деменции и даже заставить ситуацию откатиться назад, но они не дают волшебного эффекта. Шансы на улучшение состояния прямо пропорциональны времени начатого лечения — чем раньше, тем лучше. Также важно, чтобы пациент принимал препараты по назначенному врачом графику, — иначе эффективность лечения значительно снижается.
Очень важна среда, в которой находится человек: родственникам не стоит со злостью или обидой реагировать на его капризы, повторяющиеся вопросы и навязчивые требования. Подходящий вариант — мягкое переубеждение и перенаправление сил, как в отношениях с маленьким ребенком. Пациенту необходимо создавать стимулы: эмоционально насыщенное общение, хобби, предполагающие посильные действия и не ограничивающиеся просмотром телевизора. Мозг — это орган, который, как мышцу, необходимо тренировать. Отсутствие нагрузки приравнивается к атрофии органа.Что бы вы ни делали, надо готовиться к тому, что проявления деменции будут тяжелеть — это неизбежно. Они будут приводить к дезадаптации близкого человека, которому со временем будет нужно все больше и больше помощи. На родственниках лежит необходимость своевременного обращения за помощью и контроль выполнения врачебных предписаний. Также нужно задуматься о создании для пациента безопасной среды и юридическом сопровождении ситуации в связи с потенциальной недееспособностью. Но самое важное — принятие и поддержка.
источник
К сожалению, старение организма — неизбежность.
Некоторые болезни пожилых людей приводят их в состояние, когда они не в силах жить самостоятельно и обслуживать себя. К таким относится старческая деменция.
Вся тяжесть проблем ложится на родственников больного.
Особенно тяжело, когда заболевание входит в позднюю стадию, человек становится опасным для себя и окружающих.
Деменция (слабоумие) — это утрата человеком ранее приобретенных умений и навыков, невозможность приобретения новых. Заболевание является следствием нарушений работы сердечно-сосудистой и нервной систем.
По статистике, каждый третий пожилой человек на Земле страдает этим недугом.
На начальном этапе больной не утрачивает бытовые навыки, может жить самостоятельно. На поздних стадиях больной становится полностью асоциальным: не может сам принять пищу, умыться, одеться.
Родственникам становится тяжко находиться бок о бок с таким пациентом.
К несчастью, процесс необратим. Родным придется смириться, что состояние больного будет только ухудшаться.
Если у близких нет материальных и жилищных проблем, это значительно облегчает уход за пациентом. В другом случае, ситуация становится катастрофичной.
Что делать родственникам, если их близкому поставили диагноз старческая деменция? В первую очередь, необходимо выбрать правильную тактику поведения и организовать жизнь заболевшего человека, чтобы облегчить его состояние и самим не впасть в депрессию.
До тех пор, пока человек в состоянии себя обслуживать, его можно оставлять одного. При этом необходимо обеспечить максимально комфортные и безопасные бытовые условия:
У больного всегда должно быть достаточно продуктов и блюд, готовых к употреблению.
Человек уже не может самостоятельно приготовить еду, но может ее разогреть в микроволновке, поэтому пищу надо заранее разложить по контейнерам, чтобы ее было легко подогреть.
Хлеб, сыр, овощи предварительно порезать, чтобы пожилому человеку не пришлось пользоваться ножом. Приобрести небьющуюся посуду.
Режим дня поможет облегчить уход за пациентами. Надо приучить больного ложиться спать, принимать пищу и прогуливаться в одно и то же время.
Часто родственники пытаются ограничить общение больного с другими людьми, запирая его дома. Это неправильно. На начальной стадии такие пациенты еще могут общаться, это помогает им отодвинуть тяжелый этап болезни.
Больным необходимо гулять на свежем воздухе, заниматься посильной физкультурой. По возможности они должны посещать кружки, клубы для пожилых.
Это положительно сказывается на их психо-эмоциональном состоянии, предотвращает бессонницу.
Больные деменцией склонны к блужданиям и бродяжничеству. При этом они плохо ориентируются в пространстве, забывают дорогу домой.
Могут потеряться или попасть под машину. Предотвратить это помогут интересные занятия, хобби.
Нужно предупредить соседей, чтобы они сообщали о том, что больной вышел на улицу. Лучше приобрести специальный браслет, который будет сигнализировать обо всех передвижениях человека.
Данные рекомендации подходят для пациентов на раннем этапе заболевания. На более поздних стадиях больные не могут самостоятельно себя обслуживать, даже принимать пищу. У них часто бывает недержание мочи.
Выход из ситуации — нанять сиделку с медицинским образованием. Она будет кормить больного, вовремя давать ему препараты, назначенные врачом, помогать совершать гигиенические процедуры, сопровождать на прогулках.
Нередко пациенты доходят до такого состояния, что становятся опасными для себя и окружающих. У них возникают приступы агрессии, галлюцинации, они могут напасть на родных.
Тогда лучшим решением будет помещение больного в медицинское учреждение, специализирующееся на уходе за больными деменцией. Это сохранит духовное равновесие у родственников, предотвратит нервные срывы, депрессию.
Люди с диагнозом деменция очень сложны в общении. Они капризничают, обижаются. Зачастую, у них возникает синдром преследования: им кажется, что окружающие хотят их обворовать, отравить, отобрать имущество.
Врачи рекомендуют соблюдать следующие правила общения с больными:
Постоянное длительное нахождение рядом с неадекватным человеком способно довести до депрессии и нервного срыва любого. Чтобы этого не произошло, родственникам надо соблюдать несколько рекомендаций:
Нельзя делать больного человека хозяином положения. Важно выстроить его жизнь, согласно расписанию здоровых членов семьи. На ранней стадии пациенты еще способны воспринимать то, что им говорят.
На поздней стадии, когда больной уже становится полностью невменяемым, стоит поместить его в больницу или пансионат. Все равно ему уже ничем нельзя помочь, а спасти свои нервы и отношения в семье — реально.
Как вести себя с больным, как жить дальше? Поможет ответить на эти вопросы видео:
Деменция — неизлечимое заболевание. Средняя продолжительность жизни больного 8 лет.
На сегодняшний день не существует препаратов, способных предотвратить развитие слабоумия.
От недуга страдает не столько сам больной, сколько его родственники. Нередки случаи депрессии и нервных срывов у близких больного деменцией.
Правильная организация жизни пациента, его бытовых условий может облегчить его состояние и минимизировать негативные проявления болезни.
источник
