Об одной из форм нажитой психической инвалидности 1
Настоящая небольшая работа имеет своею целью обратить внимание врачей – не только врачей психиатров, но и невропатологов и терапевтов – на группу случаев, которая в настоящее время в силу целого ряда условий, видимо встречается чаще, чем встречалась раньше. Это сообщение является – мы бы хотели это подчеркнуть – сугубо предварительным, и если мы все же решаемся с ним выступать в печати теперь же, когда в нашем распоряжении еще нет ни количественно достаточного, ни качественно хорошо обработанного и прослеженного материала, – то лишь затем, чтобы привлечь к этой группе явлений внимание других наблюдателей.
Дело идет о группе случаев, когда молодые еще люди в возрасте 20 — 25 — 30 лет становятся в психическом отношении инвалидами, при чем эта нажитая инвалидность, это стойкое ослабление психики, совершенно не заключая в себе специфических черт, свойственных шизофрении и эпилепсии, по своей клинической картине ближе всего подходит к той психической несостоятельности, которую мы видим в начальном периоде артериосклеротического изменения головного мозга; другими словами, эта нажитая уже в молодом возрасте психическая инвалидность носит на себе определенную печать органического заболевания.
То обстоятельство, что эта группа случаев, о которой сейчас идет речь, обращает на себя внимание и требует выделения, как что-то своеобразное, объясняется, думается нам, двумя факторами: во-первых, условиями жизни и темпом настоящего времени (о чем придется подробнее говорить позднее, когда мы будем касаться вопроса об этиологии этой формы болезни); во-вторых, тем, что психиатрическая точка зрения, психиатрический критерии находит себе признание и применение в гораздо большей мере, чем раньше; психиатры являются не только больничными врачами, но привлекаются к работе в контрольных и отборочных комиссиях, в санаториях, в общих поликлиниках и амбулаториях; разрабатываются вопросы малой психиатрии, и тот клинический материал, который по существу принадлежит психиатрам и который к ним никогда не попадал, ибо не попадал в психиатрические больницы, получает новое и, думается нам, более правильное толкование и оценку.
Наше изложение мы начнем с этиологии этих случаев, причем нужно сказать, что именно этой этиологией, главным образом, и определяется их особенность, их, если угодно, даже известная специфичность. Прежде всего, во избежание недоразумений, нужно сказать, что дело идет о работниках, главным образом, умственного труда (конечно, в широком смысле слова). Основным этиологическим моментом является чрезмерная нагрузка и психическая, и общесоматическая, в результате чего получается преждевременная изношенность, истрепанность всего организма и прежде всего его центральной нервной системы, его головного мозга; и это тем более, что перегружается и умственно, и эмоционально, и физически не зрелый, не вполне сложившийся организм, а организм, находящийся в периоде созревания и физического, и в частности полового. Остановимся подробнее на этих факторах. Факторы физического и психического переутомления взаимно переплетаются. Люди – молодые несозревшие, неподготовленные – заняты напряженным и ответственным умственным трудом часов по 14 — 16 даже 18 в день; и это изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Три, четыре года такой работы без перерыва, без отпусков – не редкость среди нашего материала. Материальные условия жизни – прежде всего питание и жилище – также сплошь и рядом ниже всяких допустимых требований. Единственный перерыв в работе дается инфекционными заболеваниями (тифом, имевшим поголовное распространение среди населения), а в женской половине, кроме того, эпизодами половой жизни пациентки (родами, а еще чаще многочисленными абортами), причем этот перерыв дает не отдых, не восстановление здоровья организма, а напротив – еще большее расстройство его функций, ибо, как общее правило, а не как редкое исключение, пациент продолжает работу даже при высокой температуре, прекращает работу лишь при расстройстве сознания или при ужасающей слабости, опять начиная ее, далеко не оправившись. Сплошь и рядом, как мы уже это отметили, но мы бы хотели это особо подчеркнуть, люди, призванные в силу необходимости к тяжелому умственному труду, по самой организации своей неспособны к нему и это, конечно, страшно увеличивает нагрузку, напряжение, переутомление. Наряду с чисто интеллектуальным переутомлением рука об руку с ним – но, быть может, как фактор еще более серьезный – идет нагрузка эмоциональная, аффективная, нагрузка – да простят мне это старое слово – моральная: сознание колоссальной ответственности, эмоциональное напряжение – по интенсивности и по длительности – ни с чем несравнимое, аффективные переживания, волнения, страхи за свою жизнь и за жизнь близких, страхи за поругание чести, переживания, связанные с потерею старых связей и с боязнью не удержать и новых. Те переживания, о которых рассказывали наши пациенты, едва ли найдут себе что-нибудь аналогичное – в своей сгущенности, своей интенсивности, своей длительности, в затяжном характере; и эти переживания – точно так же, как и умственный труд – длились не минуты, не часы и не дни, а иногда годы, то поднимаясь на короткий срок до катастрофической остроты, то – на остальное время опускаясь до уровня постоянного наличия аффекта напряженности, аффекта страха.
Мы не хотели бы конкретизировать этих общих положений и слов примерами, но все же мы должны дать два, три штриха. Мы видели молодых людей лет 17 — 18, в течение нескольких лет исполнявших обязанности секретарей ответственейших организаций, справляющихся со своими обязанностями великолепно, забывших про свою молодость и про свои юные интересы и забавы, вызывавших своею работой и усердием восторг и удивление старших; эта работа заканчивалась фиаско и провалом и приводила к общей потере работоспособности. Мы видели молодых энтузиастов, годами работавших на границах и фронтах республики, изо дня в день совершавших исключительные подвиги, десятками раз бывших на волос от смерти, привыкших к мысли о близости и неизбежности плена, пыток, позора. Мы видели молодых девушек, прямо с гимназической скамьи бросившихся с жаром юности в борьбу с бандитизмом, с врагами республики и в течение двух, трех лет такой напряженной борьбы не выдержавших этой жизни и потерявших свой жизненный тонус. Мы видели девушек-женщин 19 — 20 лет, к этому сроку уже бывших матерями, имевших не один аборт, выдержавших весь ужас пыток, издевательства, неоднократных насилий, работавших на самых ответственных постах, учившихся и служивших в одно и то же время и по истечении двух-трех лет такой жизни утративших и силу, и красоту, и яркие краски своей психики.
Жизнь не идет изолированно, и к этому основному, играющему главную роль моменту присоединяются добавочные, второстепенные. Этих добавочных моментов несколько: 1) травмы, контузии rondtoi, 2) различные инфекции, чаще всего тифы – один или несколько и 3) интоксикация – алкоголь и кокаин. Каждый из этих трех только что названных факторов (особенно первые два) – даже в отдельности взятый – может в зависимости от силы и времени его действия быть достаточным для того, чтобы вызвать серьезное органическое поражение головного мозга с глубоким слабоумием (dementia organica); но в данной категории случаев, как это само собой разумеется, мы имеем в виду лишь легкие травмы, легкие контузии, легкие инфекции и интоксикации, не дающие грубо-органических, особенно очаговых поражений головного мозга; эти добавочные моменты все же ослабляют организм и, конечно, нарушают функционирование тех или других частей нервной системы. Отдельно должна быть поставлена туберкулезная инфекция, так пагубно влияющая на весь организм и на его нервную систему в частности.
Таким образом, этиологический фактор оказывается и многообразным, и расплывчатым, и даже несколько неопределенным, но в то же время он очень определен в том отношении, что все точки, все моменты его приложения концентрируются на одном – на истощении, на изнашивании, на трепке, трепке длительной и интенсивной несформировавшегося организма.
При этом чрезвычайно интересно отметить, что утомление, требующее (закон защитного механизма) соответствующего отдыха, в этих случаях пересиливается колоссальным напряжением воли, и это усилие – иногда столь нужное и выгодное – здесь, в конце концов, дает обратную сторону медали за счет основного фонда организма.
Чтобы не усложнять и не загромождать изложения, мы умышленно не касались конституционального фактора; разбираемое заболевание – сугубо экзогенное, но эндогенный момент и здесь, как и везде, тоже налицо; его мы коротенько коснемся, когда будем говорить о клинической картине и патогенезе болезни.
Клиническая картина тех случаев, которые мы видели и которые мы относим к описываемой форме, определяется стойким понижением умственной работоспособности, стойким – качественным и количественным – понижением психического уровня, падает сила, высота интеллекта и вместе с тем падают и его рабочие запасы; сокращается и время полезной работы, и ее продуктивность. Память теряет в силе, остроте и диапазоне; сила усвоения ослабевает; прежде легко усваивавшиеся вещи даются с трудом и требуют большей затраты времени; интересы, умственный кругозор суживаются. Дело не доходит до настоящего слабоумия, но во всяком случае об ослаблении умственной деятельности говорить приходится определенно. Рука об руку с этими стойкими явлениями упадка наблюдаются два рядом идущие симптома, столь характерные для «огранической, артериосклеротической неврастении», это – утомляемость и раздражительность. Что касается до так называемого изменения «личности», «характера» пациента, о котором так любили говорить в прежнее время, то мы его в наших случаях не наблюдали, по крайней мере оно не бросалось в глаза.
Таков основной фон патогенетического значения; на этом фоне – узоры, рисунки, патопластика. Пестрота и сложность клинической картины определяется: во-первых, различными в разных случаях добавочными экзогенными моментами и, во-вторых, фактором конституциональным. При дебюте любого органического заболевания, еще не достигшего большой интенсивности, наблюдается усиление, более резкое выявление врожденных качеств личности пациента, выявление его «характера»; это как раз и наблюдается в наших случаях.
Наиболее частыми клиническими возможностями оказываются следующие:
1. Часто наблюдается очень большая возбудимость и раздражительность, иногда доходящая до эксцессов и выходящая далеко за пределы астенической раздражительности. Этот симптом объясняется или наличностью у пациента (до заболевания) эпилептоидной психопатии (в таких случаях дифференциальный диагноз от генуинной эпилепсии может быть очень затруднителен), или имеющейся в анамнезе травмой головы, или, наконец, в некоторых случаях – просто соответственными условиями жизни, крайне понижающими порог раздражения.
2. Еще более частым, быть может, симптомом оказываются приступы депрессии или более длительные и менее острые, или более короткие и более интенсивные. Появление депрессий обусловливается или наличностью соответствующей конституционной основы (циклотимическая конституция в широком смысле слова), или естественной реакцией на заболевание (пациент прекрасно сознает свою деградацию), или, наконец, реакцией на то или иное тягостное переживание, имеющееся в богатом прошлом и время от времени с большей или меньшей неизжитой остротой всплывающее в сознании больного.
3. Наконец, самое частое осложнение клинической картины заключается в различного рода психогениях, в «истерических» проявлениях. Эти симптомы объясняются, с одной стороны, наличностью психических травм, травм в свое время не отреагированных, и, с другой, наличностью соответствующей психопатической конституции (разного типа).
Со стороны соматической отметим присутствие головных болей – иногда упорных и интенсивных, головокружений, даже обмороков.
Болезнь развивается в течение двух, трех, четырех лет и приводит к стойкому, неизлечимому ослаблению интеллектуальной деятельности. Дальнейшее течение стационарное. Люди, бывшие способными до болезни к самой ответственной, напряженной, высокого калибра работе, теперь могут справляться лишь с работой гораздо более низшего уровня – технической, механической; начавшие с большим успехом учиться в высших учебных заведениях, через два — три года обнаруживают свое бессилие и вынуждены идти на рядовую работу и т.д. и т.д.
Дифференциально-диагностические соображения не сложны. От нажитой функциональной неврастении отличает течение болезни, во-первых, и, во-вторых, тот факт, что отдых, даже длительный и полный, не помогает. От шизофрении – наличность доступности, естественности, эмотивности и отсутствие апатии и парадоксальных реакций. От генуинной эпилепсии – отсутствие нажитого качественного «изменения личности» и отсутствие характерных эпилептических черт. В некоторых случаях – при наличности психической травмы – можно было бы думать, что дело идет не о стойком, а о временном, преходящем заболевании, именно о «бегстве в болезнь», но это предположение опровергается всей картиной и всей жизненной ситуацией: не говоря о качестве симптомокомплекса, не говоря о его стойкости, приходится обращать внимание на то, что наши пациенты не уходят из жизни, а все время борются с ней, все время пытаются стать на работу, не мирятся с болезнью и не культивируют сознания болезни.
Лечение только профилактическое.
Самое трудное – говорить о патогенезе этих случаев; по вполне понятным причинам можно высказать лишь некоторые предположения, при этом самые общие. Это заболевание – хроническое, неизлечимое, и первое, что определяет его существо, это – его несомненная органическая основа; заболевание должно быть отнесено в большую группу органических поражений головного мозга (affectio organica cerebri). Второе, более частное, положение заключается в том, что эта органическая база, надо думать, состоит в изменении, в склерозе сосудов головного мозга; наконец, третье, еще более частное, положение, – что поражение (таковы данные клиники) не очаговое, а разлитое, что поражаются не только крупные, а и мелкие сосуды головного мозга. В связи с этим уменьшается, конечно, и полезная площадь мозговой коры. Рассматриваемое заболевание должно третироваться, как разлитое, но не далеко зашедшее (ибо степень ослабления психики не велика) поражение головного мозга и прежде всего его коры.
Переутомление физическое, а в данном случае интеллектуальное, еще более аффективное, моральное – в этом существо дела – производит целый ряд изменений в функциях организма: происходит расстройство обмена веществ, нарушается сердечнососудистая деятельность, неправильно функционирует вегетативная нервная система и система желез внутренней секреции; в результате всех этих длительных и интенсивных непорядков развиваются прежде всего стойкие изменения, изнашивание, склероз всей сосудистой системы. Деструктивное значение факторов переутомления и особенно длительных психических травм до сих пор определенно недооценивалось; считалось, что психические травмы, как бы длительны и сильны они не были, изживаются бесследно, без последующих изъянов; в настоящее время накапливается достаточно фактов (в этом отношении особенно много сделано изучением эндокринной системы и вегетативной нервной системы), доказывающих, что длительные и интенсивные нравственные потрясения не проходят без результата для организма, что они оставляют после себя совершенно определенные следы и изъяны. Эти вопросы намечены, поставлены и частью уже решены. Клинический материал, о котором идет речь в этой работе, должен быть истолкован только в этом же смысле 2 .
Нужен ли для этой нажитой психической инвалидности, помимо экзогенного фактора (повторяем, это заболевание – сугубо экзогенное) и фактор эндогенный? – вероятно, да; и этот эндогенный фактор должен быть понимаем в том смысле, что организм от рождения в соответствующих отношениях является слабым, излишне ранимым, мало способным сопротивляться вредным влияниям.
Говоря о патогенезе этих случаев, мы хотели бы подчеркнуть, что процесс выделения их из наблюдавшегося материала шел по указанному Крепелином пути (понятие об исходных состояниях). Первым этапом было то обстоятельство, что в сфере наблюдения оказались случаи нажитой инвалидности (исходные состояния), которые не укладывались в рамки уже существующих очерченных форм, это и заставило тщательнее проверять их происхождение, их прошлое, их этиологию.
В заключение, на вопрос, что в описываемой форме нового, мы определенно хотели бы ответить: очень мало, а, может быть, и ничего. Сгущение изнашивающих факторов переживаемого времени сделало выпуклым, ярким, частым то, что без этого бывало в виде исключения и, как исключение, не привлекало внимания наблюдателей.
Термин «шизоид» введен в психиатрию Кречмером и употребляется последним для обозначения психопатических личностей, по своим конституциональным особенностям и чертам характера близким к шизофреникам.
Чрезмерно широкая схема шизоидной психопатии, построенная Кречмером, позволяет, однако, ему и его последователям включать в ее рамки не одну, а целый ряд более или менее отличных друг от друга групп психопатов. Мы предпочитаем оставить это название только за той частью шизоидов Кречмера, в психике которых есть сходство с тем, что мы — при других условиях развития привыкли наблюдать при шизофрении, как в форме прогредиентной; здесь — в психопатии — эти черты характера оказываются не нажитыми, как в процессе, а врожденными, постоянными.
Больше всего шизоидов характеризуют следующие особенности: аутистическая оторванность от внешнего, реального мира, отсутствие внутреннего единства и последовательности во всей сумме психики и причудливая парадоксальность эмоциональной жизни и поведения. Они обыкновенно импонируют, как люди странные и непонятные, от которых не знаешь, чего ждать. Уже самая манера держать себя, движения, жесты шизоидов нередко производят впечатление большого своеобразия. Общей чертой моторики шизоидов надо считать отсутствие естественности, гармоничности и эластичности. Обычно они обращают на себя внимание тугоподвижностью и угловатостью движений, отсутствием плавных и постепенных переходов между ними, причем у одних, кроме того, бросается в глаза манерность и вычурность, у других — стремление к стилизации и, наконец, у третьих — просто крайнее однообразие и скудность движений. Есть шизоиды, никогда не бывшие на военной службе, но поражающие своей почти военной выправкой; эта выправка у них доходит до того, что они кажутся деревянными, вроде кукол, двигающихся на шарнирах. У многих можно отметить привычные гримасы, судорожно стереотипные движения, иногда принимающие форму настоящих тиков. Особенно много своеобразия в их походке: одни ходят, не сгибая колен, другие — как бы подпрыгивая, третьи — волочат ноги при ходьбе и т.д. Большой и интересный материал для изучения шизоидной моторики доставляет почерк — то с особым наклоном букв, то со своеобразным их начертанием, со склонностью ко всевозможным завиткам, с неравномерностью отдельных букв и т.д. Обращает на себя внимание и речь больных, начиная с таких внешних ее моментов, как интонация, ударения и пр., и кончая ее грамматическим и логическим построением. У такого рода субъектов иной раз бросается в глаза несоответствие между содержанием речи, интонацией и сопровождающими ее мимикой и жестами. В построении речи у одних преобладает изысканность, напыщенность, витиеватость и патетичность, у других, наоборот, монотонность, невыразительность, стереотипность, отсутствие модуляций. О содержании шизоидной психики говорить вообще очень трудно, во всяком случае поведение шизоидов не дает о нем никакого представления. Вспомним слова Кречмера, что «многие шизоидные люди подобны лишенным украшений римским домам, виллам, ставни которых закрыты от яркого солнца; однако в сумерках их внутренних покоев справляются пиры». Очень важно помнить, что большинство шизоидов — люди, очень своеобразно, не по-обычному приспособляющиеся к действительности. О том, что происходит кругом них, о ситуации, в которой они находятся, шизоиды обыкновенно имеют чрезвычайно субъективное и неточное представление. Окружающий мир как будто отражается для них в кривом зеркале: все отдельные его частим шизоид видит отчетливо, но отношения и пропорции между этими частями в его представлении почти всегда искажены. Особенно трудно шизоиду проникнуть в душевный мир других людей, гораздо труднее, чем, наоборот, — быть понятным им: это зависит между прочим от отсутствия у большинства шизоидов того, что Кречмер называет «аффективным резонансом» к чужим переживаниям. У них часто можно обнаружить тонкое эстетическое чувство, большой пафос и способность к самопожертвованию в вопросах принципиальных и общечеловеческих, они, наконец, могут проявлять много чувствительности и по отношению к людям ими воображаемым, но понять горе и радость людей реальных, их окружающих, им труднее всего. Их эмоциональная жизнь вообще имеет очень сложное строение; аффективные разряды протекают у них не по наиболее обычным и естественным путям, а должны преодолевать целый ряд внутренних противодействий, причем самые простые душевные движения, вступая в чрезвычайно запутанные и причудливые ассоциативные сочетания со следами прежних переживаний, могут подвергнуться совершенно непонятным на первый взгляд извращениям. Благодаря этому шизоид, будучи отчужден от действительности, в то же время находится в постоянном и непримиримом внутреннем конфликте с самим собой. Может быть это и служит причиной того, что непрерывно накапливающееся, но, большей частью сдерживаемое шизоидом внутреннее напряжение, от времени до времени находит себе исход в совершенно неожиданных аффективных разрядах. Таким образом, раздражительность некоторых шизоидов оказывается в противоречии к их эмоциональной жизни, противоречии, всегда держащем их в состоянии неприятного напряжения. Принято говорить о душевной холодности шизоидов. Как видно из изложенного, что положение нельзя принимать без оговорок. Кречмер считает, что у большинства шизоидов, только в разных сочетаниях, имеются, несмотря на взаимную полярную противоположность, и гиперэстетические и анестетические элементы; отношение, в котором эти последние смешаны у того или другого лица, Кречмер называет по аналогии с диететической пропорцией настроений у циклоидов — психэстетической пропорцией. Таким образом, по Кречмеру, у мимозоподобных гиперэстетиков чувствительность соединяется с известной отчужденностью от людей, в эмоциональной тупости холодных анестетиков почти всегда заметен какой-то налет раздражительности и ранимости.
Эмоциональной дисгармонии шизоидов нередко соответствует и чрезвычайно неправильное течение у них интеллектуальных процессов. И здесь их больше всего характеризует отрешенность от действительности и власть, приобретаемая над их психикой словами и формулами. Отсюда — склонность к нежизненным, формальным построениям, исходящим не из фактов, а из схем, основанных на игре слов и произвольных сочетаниях понятий. Отсюда же у многих из них склонность к символике. Сквозь очки своих схем шизоид, обыкновенно, и смотрит на действительность. Последняя скорее доставляет ему иллюстрации для уже готовых выводов, чем материал для их построения. То, что не соответствует его представлениям о ней, он вообще обыкновенно игнорирует. Несогласие с очевидностью редко смущает шизоида, и он без всякого смущения называет черное белым, если только этого будут требовать его схемы. Для него типична фраза Гегеля, сказанная последним в ответ на указание несоответствия некоторых его теорий с действительностью: «тем хуже для действительности». Особенно надо подчеркнуть любовь шизоидов к странным, по существу часто не совместимым логическим комбинациям, к сближению понятий, в действительности ничего общего между собой не имеющих. Благодаря этому отпечаток вычурности и парадоксальности, присущих всей личности шизоида, отчетливо сказывается и на его мышлении. Многие шизоиды, кроме того, люди «кривой логики», резонеры в худшем смысле этого слова, не замечающие благодаря отсутствию у них логического чутья самых вопиющих противоречий и самых элементарных логических ошибок в своих рассуждениях. Внимание шизоидов, большей частью, резко избирательно и ограничивается иногда лишь узким кругом специально их интересующих проблем, за пределами которого они могут обнаруживать крайнюю «рассеянность». Большинство из них, соответственно этому, мало отвлекаемы, однако некоторые способны и к очень широкому распределению внимания, если, например, это необходимо для производимой ими работы. Хотя, вообще говоря, шизоиды не внушаемы, даже более — упрямы и негативистичны, однако в отдельных случаях они, подобно шизофреникам, обнаруживают поразительно легкую подчиняемость и легковерие; непонятное соединение упрямства и податливости иногда характеризует их поведение. Воля их большей частью развита и направлена крайне неравномерно и односторонне. Шизоид может целые годы проводить в безразличной пассивной бездеятельности, оставляя в пренебрежении насущнейшие задачи, а, с другой стороны, ничтожнейшие цели, как, например, собирание негодных к употреблению почтовых марок, могут поглощать всю его энергию, не оставляя у него времени ни на что другое. В поведении шизоидов вообще обращает на себя внимание непоследовательность и недостаточность связи между отдельными импульсами. Значительную их группу характеризует склонность к чудачествам, неожиданным поступкам и эксцентричным, иной раз кажущимся совершенно нелепыми выходками. Редко, однако, шизоид чудачит, чтобы обратить на себя внимание, гораздо чаще его странное поведение диктуется ему непосредственными импульсами его не похожей на других природы. Так как у шизоидов обыкновенно отсутствует непосредственное чутье действительности, то и в поступках их нередко можно обнаружить недостаток такта и полное неумение считаться с чужими интересами. В работе они редко следуют чужим указаниям, упрямо делая все так, как им нравится, руководствуясь иной раз чрезвычайно темными и малопонятными соображениями. Некоторые из них вообще оказываются неспособными к регулярной профессиональной деятельности, особенно к службе под чужим началом. Они часто по ничтожным поводам внезапно отказываются от работы, переходят от одной профессии к другой и т.д. Все это чрезвычайно мешает их жизненному успеху и, озлобляя их, еще более усиливает обычно свойственные им замкнутость и подозрительность. Надо добавить, однако, что при наличии интеллектуальной или художественной одаренности и достаточной возможности проявить свою инициативу и самодеятельность, шизоиды способны и к чрезвычайно большим достижениям, особенно ценным именно благодаря их независимости и оригинальности.
Несколько слов об аутизме шизоидов. Он вытекает не только из отсутствия у них «аффективного резонанса» к чужим переживаниям, но и из их внутренней противоречивости и парадоксальности, особенности, которые делают их совершенно неспособными передать другим то, что они сами чувствуют. От времени до времени и у них, конечно, возникает потребность облегчить себя признанием, поделиться с близким человеком радостью или горем, однако испытываемая ими при этом неспособность высказаться до конца и встречаемое непонимание обыкновенно вызывают еще большую потребность уйти в себя, мимозо-подобная замкнутость не от чрезмерной ранимости, а от неспособности найти адекватный способ общения. «Аристократическая» сдержанность, а то и просто чопорность и сухость некоторых шизоидов не всегда является их исконным свойством, в некоторых случаях это — выработанное опытом жизни средство держать других людей на расстоянии во избежание разочарований, которые неизбежны при близком соприкосновении с ними. Отличаясь вообще недоверчивостью и подозрительностью, шизоиды далеко не ко всем людям относятся одинаково: будучи вообще людьми крайностей, не знающими середины, склонными к преувеличениям, они и в своих симпатиях и антипатиях, большей частью, проявляют капризную избирательность и чрезмерную пристрастность. По-настоящему шизоиды любят все-таки только себя: будучи эгоистами, они почти всегда держатся чрезвычайно высокого мнения о себе, о своих способностях и редко умеют ценить по-настоящему других людей, даже тех, к кому относятся хорошо.
Социальное значение отдельных групп шизоидов чрезвычайно разнообразно. Так называемые чудаки и оригиналы — люди, большей частью, безобидные, хотя и малополезные. Таковы некоторые ученые, выбравшие себе какую-нибудь узкую, никому не нужную специальность и ничего не хотящие знать кроме нее, таково большинство коллекционеров, таковы также и субъекты, обращающие на себя внимание странной одеждой, изобретающие особые, часто чрезвычайно своеобразные, диеты, ходящие босиком и пр. Некоторых представителей этой последней группы, может быть, правильнее относить к параноическим личностям. К шизоидам принадлежат и те бродяги, которые выбрали этот образ жизни из неумения и нежелания втиснуть свою оригинальную и с трудом выдерживающую подчинение личность в узкие рамки упорядоченной культурной жизни. Но среди шизоидов можно найти и людей, занимающих позиции на тех вершинах царства идей, в разреженном воздухе которым трудно дышать обыкновенному человеку: сюда относятся утонченные эстеты-художники, творчество которых, большей частью формальное, понятное лишь немногим, глубокомысленные метафизики, наконец, талантливые ученые-схематики и гениальные революционеры в науке, благодаря своей способности к неожиданным сопоставлениям с бестрепетной отвагой преображающие, иногда до неузнаваемости, лицо той дисциплины, в которой они работают.
Отрицательную социальную роль играют эмоционально-тупые шизоиды. Выше уже было отмечено, что большая или меньшая эмоциональная холодность — общее свойство всех шизоидов; однако можно выделить одну их группу, у которой это свойство выступает на первый план и затемняет все остальные их особенности. Чаще всего, это — ленивые, вялые, безразличные люди с отсутствием всякого интереса к человеческому обществу, которое вызывает у них скуку или отвращение. Но есть среди них и люди, отличающиеся большой активностью. Эти холодные энергичные натуры иной раз способны к чрезвычайной жестокости не из стремления к причинению мучений, а из безразличия к чужому страданию. Но здесь мы стоим уже на границе, отделяющей шизоидов, с одной стороны, от антисоциальных психопатов, а с другой — от фанатиков.
Нужно отметить еще один факт наличности «противоречий» у шизоидов. Некоторые из них как бы ни казались оторванными от жизни ориентируются в элементарных ее соотношениях, например в материальном ее устройстве, лучше, чем кто бы то ня был; в психике этих шизоидов словно две плоскости: одна — низшая, примитивная (наружная), в полной гармонии с реальными соотношениями, другая — высшая (внутренняя), с окружающей действительностью дисгармонирующая и ею не интересующаяся.
Относительно биологической основы шизоидной психопатии можно только строить догадки. По-видимому, несомненно ее генетическое родство с шизофренией, на что указывает и факт частого обнаружения большого количества шизоидных психопатов в семьях несомненных шизофреников. Некоторые немецкие психиатры-генетики, устанавливая наследственную обусловленность шизофрении, предполагают, что шизоидная психопатия представляет собой резко выраженную индивидуальную биологическую вариацию (по Кречмеру усиление нормальных шизотимических особенностей), в основе которой лежит ген «шизоидности»; шизофренией, по их мнению, заболевают только шизоиды, у которых к гену «шизоидности» присоединяется ген «процесса». При всем интересе, возбуждаемом этой красивой схемой, ее, ввиду отсутствия каких бы то ни было опытных подтверждений, нельзя принять пока даже за гипотетическую основу биологического понимания отношений между шизоидней и шизофренией; таким образом, пока приходится ограничиваться одним лишь подтверждением наличности связи между этими двумя группами.
Так как шизофрения часто развивается именно у шизоидов, то естественны довольно значительные трудности дифференцирования шизоидной психопатии от шизофрении. Установление точного момента, когда у шизоида начинается шизофренический процесс, вещь часто совершенно невозможная, так как явления, характеризующие начало шизофрении, а также и вообще все течение так называемого вялого шизофренического процесса, иногда почти неотличимо от особенностей поведения шизоидной личности. Единственным прочным критерием во всех таких случаях надо считать наличие признаков эндогенно обусловленной деградации личности, как бы эти признаки ни были иногда незначительны.
Заканчивая описание шизоидных психопатов, мы считаем необходимым отметить, что многие из них представляют, кроме специфических для них особенностей, еще и разнообразные астенические черты (Кречмер считает «нервность» одной из характерных черт шизоидов). Особенно много родственного можно при внимательном анализе обнаружить между погруженными в свой внутренний мир тонко чувствующими шизоидами и некоторыми психастениками.
