Щит персея или психоз и реальность

Персей, конечно, виновен в том, что доставал,
голову Медузы из заплечной сумки, чтобы ею
воспользоваться, психоаналитик должен быть
неким раскаявшимся Персеем.
Ф. Паш «Щит Персея, или психоз и реальность»

Лечение этой пациентки началось осенью 2002 года в психоаналитическом кадре, три раза в неделю на кушетке. Пациентке было около 30 лет. Она была замужем, имела детей. Пациентка жаловалась на булимические приступы, которые появились в возрасте 26 лет, и могли продолжаться несколько дней. Она безудержно пожирала пищу и вырывала её в ванной комнате, никто и ничто не могло её оторвать от этого процесса поглощения и опустошения. Другой основной жалобой пациентки была невозможность расставаться с людьми без чувства внутренней смерти и невыносимой боли. Ощущения пустоты и бессмысленности наполняли ее в повседневной семейной жизни.

Семейная история пациентки, на первый взгляд, была достаточно обычная для нашей страны, но постепенно, она рассказала о сексуальном злоупотреблении, которое она пережила в возрасте 6 лет, которое во многом определило её женскую историю и её психоаналитическое лечение 1) .

В данной статье я хочу представить небольшой фрагмент работы через 5 лет анализа, когда симптом пищевого нарушения, с которым обратилась пациентка, был проработан. Она стала говорить о том, чтобы завершить анализ. Это был сложный период для меня. Формально, симптом, с которым пациентка обратилась, исчез. Но была особенность работы с этой пациенткой, на протяжении всего процесса лечения она не имела явного интереса к своему внутреннему миру. Парадокс ситуации был в том, что в реальной жизни она не могла сама осмыслить ни одной ситуации, которая возникла у неё с детьми, с мужем, с родственниками. Она повторяла лишь мои интерпретации. Я думала о том, как она сможет самостоятельно проработать психические процессы, которые переживает пациент после окончания анализа и расставания с аналитиком. (7) К этому времени мне уже была понятна фраза А. Грина, что «когда аналитический процесс начался, он сопровождает жизнь человека несколько лет. Его окончание – это болезненная тоска по сравнению с которой, мировая скорбь почти ничто». (8)

Желание завершить анализ у этой пациентки не было связано с расставанием со мной как аналитиком. Переживая и понимая это, я испытывала жуть (беспокоящую странность) отсутствия меня как объекта переноса. Особенностью её переноса до сих пор было то, что я была не как мать. Я была матерью, которая могла чувствовать отвращение к ней или которая могла умреть, если она заговорит.

Прорабатывая чувство, беспокоящей странности и жути, я прочитала статью З. Фрейда «Жуткое» (1), где он впервые задался вопросом о беспокоящей странности, двойнике и его значении в психической структуре 2) .

В данной статье я попытаюсь показать как с помощью изобразимости психики аналитика в процессе проработки зеркального переноса и работы двойника удалось преодолеть нарциссический излом пациентки, соприкоснуться с её глубинным психотическим ядром в переносе и сделать связь с эротическим в её психической организации. Канвой изложения материала будет вся сложность моего контрпереноса с пациенткой и трудность появления меня как объекта переноса.

Первая концептуальная рамка работы с двойником в переносе у меня появилась после проработки статьи Сары и Сезара Боттела «Бессознательная гомосексуальность и динамика двойника в переносе» (3). В этой статье, я открыла для себя понятие изобразимости психики аналитика. С. и С. Боттела (3) отмечают, что цель работы изобразимости аналитика: построение объекта переноса для возможности проработки гомосексуального переноса, соединение нарциссического излома для дальнейшего структурирования психики и проработки анальных конфликтов для возможности дальнейшего продвижения к Эдипу (негативного особенно). Авторы четко сформулировали, что работа двойника – это защита от гомосексуальной инвестиции объекта или инвестиции объекта вообще.

В этот период работы я пережила два важных инсайта, связанных с пациенткой, во-первых, я не сексуальный насильник, во-вторых, я приняла реальность её сексуального злоупотребления. Я поняла, что где-то в глубине, я думала, что в анализе мы проработаем травму сексуального злоупотребления, так как будто её не было, не будет никаких «шрамов». Я поняла, что это мне мешало понимать мою пациентку, вызывало чувство бессилия и невозможности и защиту от этих чувств — опасение, что я могу из-за усталости, бессилия достать из заплечной сумки «голову горгоны», чтобы всё остолбенело, и было как ранее.

Я принимаю решение, предложить пациентки перейти на 4 сеанса в неделю. Почему? Появился новый симптом, которого ранее не было, она стала долго спать по утрам. Вернее, она не могла встать, или если она вставала, чтобы проводить детей в школу, потом ей надо было снова вернуться в «кроватку», провалиться в сон, чтобы почувствовать себя и начать жить. Иногда ей надо было лечь в «кроватку» в течении дня на 20-30 минут и провалиться в сон, чтобы восстановить своё существование. Часто в этом состоянии она видела сны, которые она называла картинками. По вечерам у нее продолжались приступы отчаяния, она шла на балкон, где разговаривала со мной, но после она не могла вспомнить, что она мне хотела рассказать. В один из таких приступов она написала мне письмо и принесла его. Но я не стала его читать, проинтерпретировав, что в моем кабинете пока нет места для содержания этого письма и предложила 4 сеанс в неделю.

После перехода на 4 сеанса в неделю (июнь 2007) постепенно расцвела нарциссическая перверсия (концепция Ракамье (7)) пациентки. Глубина её злокачественного нарциссизма удивлял, поражал, ужасал не только меня, но её саму. Она обижалась на всех и на все: на детей, которые стали слушать, замечать, открыто любить отца, она перестала быть для них всем. Она перестала быть для них БОГИНЕЙ. Она обижалась на мужа за то, что он появился в семье и стал говорить: «я сам могу принять решение». Она обижалась на меня за то, что я стала больше молчать, заставляю её думать, не обсуждаю с ней как её мать, что муж – козел. Одновременно она стала сама проговаривать, «я знаю, что всё, что происходит в моей семье это правильно и хорошо: муж в семье, у детей всё налаживается, но мне это всё трудно, не выносимо». Её саму поразил эпизод, когда муж с сыном уехали кататься на лыжах, она злоупотребила алкоголем. У неё была потайная бутылка виски от мужа. Ей важно было делать то, что запретно. Она злоупотребила сознательно. Она мстила мужу, что он уехал. Но мою интерпретацию, что она мстила мне, за то, что в выходные она не может меня увидеть, она отвергала.

Я позволю сделать небольшое теоретическое отступление. Для меня оставался загадкой смысл её нового симптома «лечь в кроватку и восстановить своё существование» с точки зрения функционирования её психического аппарата и его места в психосексуальной экономики. Как появление симптома было связано с желанием завершения анализа? Я хочу указать на две работы, которые постепенно мне дали возможность сформулировать смысл нового симптома.

Это 7 глава «Психология процессов сновидения» из книги «Толкование сновидения» Фрейда, где для меня важно было открыть механизмы психического функционирования и связи между первичным и вторичным процессами. Фрейд пишет, что «мышление – это не что иное как замена галлюцинаторного желания, что само собой разумеется только желание и способность побудить наш психический аппарат… Это натолкнуло меня на мысль, что галлюцинаторная активность пациентки во сне – это попытка восстановить (я бы даже сказала запустить) отдельное психическое функционирование. Но для того, чтобы начать мыслить, вместо того, чтобы галлюцинировать, необходимо инвестировать аналитика». (2)

Вторым источником моих размышлений была книга Сары и Сезара Боттела «Изобразимость психики» (5). В которой они, опираясь на положения Фрейда о том, что сон – это проработка желания (концепция 1900 года) и сон это попытка проработки желания, которое несет в себе мнестические следы инфантильной травмы (положение 1932 года), сформулировали гипотезу, что сон – это принуждение для переживания психической жизни. В этой гипотезе они соединили классические взгляды на сновидения и концепцию негатива А. Грина.

Эта гипотеза стала для меня отправной точкой в понимании симптома «желание провалиться в сон»:

во-первых; её картинки во сне были следами её психической инфантильной жизни до злоупотребления (которые функционировали по принципу тождества восприятия), где слились вытесненные инстинктивные желания и страх не-репрезентации, страх психической смерти. Я была потрясена, что я нашла основу её психической жизни.

Во-вторых, коварство этого симптома было в том, что проваливание в сон — это состояние диссоциации в травме злоупотребления.

Далее я представлю небольшой период работы (конец декабря 2007 — начало 2008 гг.), когда я смогла проработать и связать с собой как объектом переноса её чувства ужаса психического исчезновения. В декабре 2007 мы обсуждали тему голодомора на Украине в 30-е годы. Очень сложная и мучительная тема. Она стала говорить больше на украинском языке, я для неё стала русской, которые составляли списки деревень на умирание от голода.

Пациентка зашла в мой кабинет, я смотрю на неё и вижу себя. Своё странное ощущение я могу описать так «Я знаю, что это не я, но я вижу себя. Это я». Я уже знала (это второй опыт в моей практике), что это зеркальный перенос. Далее я представлю часть сессии, которая была на следующий день:

П: Сын очень ждал отца. Вчера он приготовил апельсиновый сок. Утром почистил грейпфрут. Тихонько поставил тарелку возле мужа.

Проснулся в 6 утра и спросил, когда проснется папа. Потом он сам пришел сел и начал заниматься русским языком. Он написал число и № упражнения. Я начала с ним заниматься, я увидела, что для него это трудное задание, но продолжила. Потом он закричал, что я ему надоела. Я вначале сдерживалась, а потом начала злиться, сказала, что ухожу. Я пришла в спальню и легла в кровать, вначале, стала терзаться, но потом решила уснуть. Через час, когда вышла, Он сказал, что ему трудно было. Я знаю, что он начинает кричать, после того как я что-то скажу. Может я и говорю правильные вещи, но командирской интонацией. Я рада, что он любит отца, но раньше он ловил каждое моё слово. Я была всем.

А: С одной стороны Вы рады, но с другой Вы ревнуете.

П: Разве так бывает. Это нормально?

Когда я просыпаюсь, я чувствую, что я не существую. Но есть ещё одна проблема. Это то, что произошло в выходные. Когда вино из удовольствия превратилось в смерть. Как будто мне надо перейти эту границу, что бы понять что она есть. Но это как-то связано с историей. Я никогда не думала, что прошлое имеет ко мне какое-нибудь отношение. Я знала, что была война. Но это было до моего рождения… Вы знаете, что я себе вяжу жилетку. Начала летом. Но не получается место на пояснице и полочка. Вы знаете, как еще называют жилетку на Украине… Душегрейка. (Я это слышала впервые). Я всегда думала, что моя семья самая лучшая, все любят друг друга от всей души, помогают.

А: (мой ужас двойника я озвучиваю) Когда душегрейка превращается в душегубку.

П: Какое ужасное слово вы произнесли. Но мне и страна казалась самой лучшей. Украина хлебосольная. Я люблю смотреть фильмы… про страну, например, про колхозы, с Любовь Орловой не переключала бы. (мой ужас не проходил). Когда я прочитала «Дети Арбата» подумала, это единицы. Такого не было… Пауза. Но это ужас. Это было. Что за этим? Как в моей семье. Инцест. Смерть… Мне в пятницу приснился сон «У вас и у меня дочери. Вы рассказываете, как надо вести себя с ней. Потом граница исчезает. У вас дочь. Потом я ваша дочь».

На следующем сеансе пациентка рассказывает сон: «мне снится, что есть я и Вы, два связанных полотна. Потом я есть полотно. Мне становиться плохо. Вы начинаете вязать второе полотно, чтобы мне стало легче. Я смотрю на вас, и вижу, как вы тревожитесь и беспокоитесь, но продолжаете вязать. А я злорадствую, так тебе и надо». В четверг (четвертая сессия в неделю) она не пришла. Позвонила, что не может встать, болит спина. Когда она пришла в понедельник, стала рассказывать, как она меня ненавидела и сходила с ума в четверг. В этот момент я переживала сильную тревогу, но я помнила сон, как я вязала, я дала интерпретацию. «В четверг вы меня ненавидели и боялись, что убьете меня, если увидите, но сегодня вы пришли учиться вязать. Это уже любовь». Она ответила: «в воскресенье я довязала жилетку и начала вязать варежки для дочери». Я поняла, что злюсь на вас, за то, что вы уходите на рождественские каникулы, вы будете со своей семьей. Это было первое признание меня как объекта за 5 лет работы. В продолжение она рассказала сон: «Я живу в новой квартире. Я собираюсь в гости. В квартире дети и мать. Я долго не могу накрасить губы. Я их крашу, они все время исчезают. Потом я иду в туалет и какаю. Смотрю на свои испражнения, они желтого цвета». После рассказа сна она стала злиться, что ей надо думать. Но я уже была смела и обратила её внимание, что губы имеют несколько смыслов.

П: Жевать. Сосать. Целовать. Говорить. Всё.

П: Как вам такое приходит в голову.

После этих сессий, я чувствовала, что я вышла из сна и грёз. Произнеся слово «душегубка», я обрела свободу. Мой страх, что я не смогу или не успею довязать, чтобы защититься от ужаса голода, смерти, инцеста, и смогу вытащить голову горгоны, исчез.

Что произошло? Почему так изменились мои чувства в работе с этой пациенткой?

Во-первых, я думаю, что зеркальный перенос был первой попыткой пациентки инвестировать меня как объект. Это было зеркальное раздвоение, но все же раздвоение, когда работа двойника прерывается.

Во-вторых, работа моей психики (её изобразимость) позволила через мою интерпретацию «когда душегрейка превращается в душегубку» зацепить негативную галлюцинацию, которая тотально отрицала объект, после чего она вспомнила сон про меня, это уже намек на моё существование.

В-третьих, слушая сон про «два полотна» я поняла, что за время работы я соткала (через проективную идентификацию, проекцию-интроекцию) для пациентки по метафоре Ф.Паша «щит-кожу», которые важны для автономного психического функционирования, и зеркало, которое позволяет воспринимать реальность и инвестировать объекты без тревоги застыть от ужаса.

4. Нарциссическая перверсия, которая стала для пациентки исходом из ситуации сексуального злоупотребления, привела к тому, что эдиповы фантазии не могли быть структурированы. Я не могла быть ни любимой, ни ненавистной матерью, ни «песочным человеком» (З.Фрейд), вырывающим глаза, символизирующим кастрацию. Я думаю, что сон про «исчезающие губы» это тоже ответ на проработку негативной галлюцинации, который мне позволил перейти к эротическому в структуре этой пациентки, увидеть другой смысл анальности в её психической структуре.

После новогодних каникул, пациентка впервые сказала, что она в период каникул думала обо мне и хотела мне рассказать, что с ней происходило. Постепенное появление меня как объекта переноса, позволило мне проработать другой аспект моего контрпереноса, что я насильник, который языком может только возбуждать её гениталии, и начать прорабатывать анальность. До сих пор в психической структуре этой пациентки анальность была защитой от психотической тревоги. Своего рода тупик, в который пациентка уперлась, найдя хорошую возможность для нарциссической компенсации своего психического дефекта.

Начало марта 2008 года. Пациентка пришла в понедельник на сеанс и сказала, что она спешила ко мне, она хотела мне рассказать как прошли три выходных дня. Она говорила о дыре, которая её затягивает и как ей трудно не выпить алкоголя. Как ей надо было лечь в кроватку… Во вторник она снова начала сессию с того как она спешила ко мне на сеанс… Она рассказала сон, «я должна сдать экзамен по высшей математики. Передо мной сидит преподаватель мужчина преклонного возраста. Я достаю билет номер 8. Я не знаю как решить задачу. Но я знаю, что могу его соблазнить как я это делала всегда. А могу попросить его объяснить решение и придти на пересдачу.» В ассоциациях она сказала, что 8 для неё самая трудная цифра. Её очень трудно нарисовать красиво. Мои ассоциации пошли в сторону 8 –знак бесконечности- дыра. Но меня это не удовлетворяло и я промолчала. Я понимала, что я снова попала в бесконечность между психозом и перверсией, между поглощением и злоупотреблением.

В среду, пациентка начала сеанс с того, что она снова спешила ко мне на сеанс. Я даю ей интерпретацию:

А: Вы бежали ко мне как к дяде, что бы я дотронулась до ваших гениталий и вы ожили.

П: Да, бежала, но в понедельник вы сказали, дотрагивайся до них сама.

А: Может поэтому та дыра, которая вас пугала в понедельник, во вторник превратилась в 8.

П: Восьмерка. Это что-то означает?

А: 8 это два отверстия, которые трудно нарисовать красиво.

Пациентка сразу подхватила, это анус и ещё что-то. Я не знаю, как это называется. Матка, нет как-то по-другому.

В заключении представления проработки моего аффекта ужаса в работе с пациенткой я бы хотела только добавить, что появление и проработка зеркального переноса дало возможность не только появления меня как объекта переноса, но наша работа стала приобретать другой смысл. Очень постепенно, переживая психические агонии, она стала учиться думать и понимать себя. Мои ассоциации о ней стали тоже меняться. Ранее, работая с этой пациенткой я думала о ней как о Сцилле и Харибде, как о Медузе-горгоне, как о стареющей в безумии экс-Кумаре, о Медее, но постепенно у меня появилась метафора о Пенелопе, которая умеет связывать и ждать.

Я стала себя чувствовать раскаявшимся Персеем.

1) Проработка травмы сексуального злоупотребления представлена в статье «Машина времени: из анакликтического пространства в Эдипово «телесный психоз, форклюзия, травма инцеста», РПЖ.

2) Здесь мне важно сделать ссылку, что немецкое слово «unheimlich» на русский язык переводится как «жуть», на французский как «беспокоящая странность». Именно на семинаре »Беспокоящая странность» в Париже (март, 2007 г.) у меня впервые возникли ассоциации с двойником в работе с этой пациенткой. Поэтому иногда, я использую словосочетание «беспокоящая странность», т.к. оно впервые полно охватило моё эмоциональное состояние в работе с этой пациенткой.

источник

Питер® Москва • Санкт-Петербург • Нижний Новгород • Воронеж Новосибирск • Ростов-на-Дону • Екатеринбург • Самара Киев • Харьков • Минск

1 Брейер Ж., Фройд 3. Исследования истерии. 1895. (Здесь и далее при ссылке на труды 3. Фройда, М. Кляйн приводится только название в переводе на русский язык и год перво­го издания. — Примеч. Н. И. Челышевой).

2 . Кляйн М. Психоанализ ребенка. 1932.

1. Далее это различение будет обсуждаться.
2. «Хороший» и «плохой» объект представляют собой «имаго, подвергшиеся деформации в воображении, реальных объектов, которые лежат и их основе». Кляйн М. Очерки психоанализа (1921-1945).
3. Фройд 3. О двух принципах функционирования психики. 1911.
4. Фройд 3. О двух принципах функционирования психики. 1911.
5. Достойно восхищения видеть, как Мелани Кляйн, непрерывно интерпретируя отношение в переносе, успешно избегает приведения его «к реальности» или даже к «как если бы».
6. Фройд 3. Лекции по введению в психоанализ. 1917.
7. Фройд 3. Лекции по введению в психоанализ. 1917.

1. Фройд 3. О двух принципах функционирования психики. 1911.
2. Фройд 3. Лекции по введению в психоанализ. 1917.
3. Фройд 3. Толкование сновидений. 1900. Последовавшие переработки этого отрывка в разных изданиях показывают одновременно старания Фройда очертить понятие психи­ческой реальности и трудности, которые он при этом испытывает.

269

28. Фройд 3. Об истоках психоанализа. (1887-1902). Письмо 127.

29. Urszene, Urphantasie (нем. — первосцена, первофантазия): здесь все та же приставка Ur. Мы также ее находим в других Фройдовских терминах, в том числе Urverdrangnung (первовытеснение). Мы бы предпочли передать ее во французском языке, сохраняя сходство всех этих терминов, словом originaire 1 . Но выражение «scene primitive» 2 (переведена, пер­вичная сцена) уже прижилось в психоанализе. Может, было бы лучше тогда говорить так­ же о «fantasmes primitifs» (первичных фантазмах), «refoulement primitif» (первичном вы­теснении)? Термин «первичный» неудобен, поскольку слишком выражает архаическое значение Ur и вызывает в представлении что-то неотесанное, незаконченное, ничтожное. Термин originaire, напротив, передает то соединение двух смыслов, которое мы пытались выразить в названии очерка.

30. Наши рассуждения о понятии могут показаться излишними. На первый взгляд,
«первофантазия» (fantasme originaire) не принадлежит к классическому понятийному аппарату психоанализа. Фройд в этом случае делает поворот, обращаясь к очень важной про­блематике, смысл которой мы стараемся наметить. Слово в таком случае имеет особое зна­чение указателя и поэтому требует обязательного истолкования.

31. Фройд 3. Об одном случае паранойи, противоречащем теории психоанализа. 1915.

32. Фройд 3. Лекции по введению в психоанализ. 1917.

33. Опасение, которое было у Фройда очень рано. Ср. Драфт М. (Draft M.): «Одной из
наших самых больших надежд было определить число и виды фантазий, подобно тому,
как мы определяем это в сценах».

34. Фройд 3. Лекции по введению в психоанализ. 1917.

35. «Там, где события нельзя приспособить к схеме наследования, они подвергаются
в фантазии переделке (. ). Это как раз те случаи, которые могут служить для того, чтобы показать независимое существование схемы. Мы часто можем прямо наблюдать, как схема берет верх над индивидуальным опытом; например, в упомянутом случае отец становится фигурой кастрирующей и угрожает детской сексуальности, несмотря на Эдипов комплекс, в этом случае инвертированный (. ). Противоречия, обнаруживающиеся меж­ду опытом и схемой, похоже, снабжают богатым материалом инфантильные конфликты» (Фройд 3. Из истории одного детского невроза. 1918.)

36. Фройд 3. Три очерка теории сексуальности. 1905.

37. Фройд 3. Об одном случае паранойи, противоречащем теории психоанализа. 1915.

38. Фройд 3. Об одном случае паранойи, противоречащем теории психоанализа. 1915.

39. Тогда это было бы, по Фройду, результатом проекции. Речь могла бы идти на самом
деле о клиторной пульсации (pochen), проецируемой вовне в виде звука. Пульсация влечения, могли бы мы сказать, пользуясь игрой слов, вызывающей в памяти новое круговое отношение между актуализирующей фантазию пульсацией и влечением, из-за которого она возникает.

40. «Созданная исходя из вещей услышанных, получивших свое значение в последействии, она комбинирует переживаемое и услышанное, прошлое (происходящее из исто­рии родителей и прародителей) с тем, что увидел сам. Она относится к услышанному, как сновидение относится к увиденному» (Draft M.).

1 Фр. прилаг. originaire — первоначальный, первородный, в статье (см. название) пере­водится как первоначальный. — ^ Примеч. Н. И. Челышевой.

2 Фр. прилаг. primitivе (первичный имеет также значение примитивный, первобытный).
Авторы предпочитают термин «fantasme originaire» (здесь в переводе первоначальный
фантазм, первофантазм) термину «fantasme primaire» (первичный фантазм).

1. Ф
   ройд 3. Безумие и сны в «Градиве». 1907; Поэт и фантазирование. 1908; Истери­ческие фантазии и их отношение к бисексуальности. 1908; Детские сексуальные теории, 1908; Общие замечания по поводу истерического приступа. 1909; Семейный роман невротиков. 1909.
2. Фройд 3. Истерические фантазии и их отношение к бисексуальности. 1908.
3. «В благоприятных условиях сознание все-таки может улавливать бессознательные фантазии такого рода. Одна из моих пациенток, внимание которой я привлек к ее фантазиям, рассказала, что однажды на улице она вдруг обнаружила саму себя в слезах, и не­медленно обратившись к себе, чтобы узнать, что вызвало эти слезы, она смогла уловить фантазию: она вступила в любовную связь с известным в городе пианистом-виртуозом (с которым была не знакома), родила от него ребенка (ребенка у нее не было), и была по­кинута в нищете вместе с ребенком. Именно в этом месте романа появились слезы». (Фройд 3. Истерические фантазии и их отношение к бисексуальности. 1908).
4. «Они подходят к сознанию совсем близко и остаются там неизменными до тех пор, пока не будут подвергнуты мощному инвестированию, и как только некая граница инвестирования перейдена, они отсылаются обратно». (Фройд 3. Бессознательное. 1915).
5. Фройд 3. Толкование сновидений. 1900.
6. Фройд 3. Толкование сновидений. 1900.
7. Представляется необходимым разобрать вторичную обработку, сценарий, чтобы получить доступ к сновидению, элемент за элементом. Однако Фройд не забывает, что в ходе такого рассмотрения в одном и том же плане, которое является одной из характеристик психоаналитического слушания, структура, сценарий сами становятся элементами, наравне, например, с общим отношением субъекта к собственному сновиде­нию.
8. Фройд 3. 0 сновидении. 1901; Толкование сновидений. 1900. Похоже, и здесь Фройд берется утверждать, что в общем случае желание более успешно вливается в структуру, когда речь идет о фантазме, а не о сновидении (если оно не слишком подверглось переструктурированию фантазмом, как в случае «типичных сновидений»): «Когда мы изучаем структу­ру (Aufbau) фантазмов, то убеждаемся, как желаемое (Wunschmotiv), занятое их порождением, перевернуло и переделало материал, из которого они построены, чтобы походить на нечто совсем новое. ».
9. Фройд 3. Истерические фантазии и их отношение к бисексуальности. 1908.
10. Мы предлагаем следующую таблицу:

Первофантазия (первофантазм) Вторичный фантазм

(первоначальное бессознательное) бессознательное сознательное

Вытеснение, «отсылающее обратно» в бессознательное вторичные фантазмы, стало бы тем, что Фройд называет «вторичным вытеснением» или «вытеснением в последействии», Созданию или записи, фиксированию у индивида первофантазмов соответствует другой тип «вытеснения», более тесный и мифический, который Фройд называет «первовытеснение, первоначальное вытеснение» (Urverdangung). Мы попытаемся далее развить эти подходы. См. также: J. Laplanche, S. Leclaire, L’Incjnscien. Une Etude psychanalitique, in: Les temps moderns, Juillet 1961.

1. Среди них необходимо выделить покровные воспоминания и инфантильные сексуальные теории.
2. Для Фройда подобные особенности покровного воспоминания подтверждают, что
   оно не является подлинным воспоминанием. Но, очевидно, что среди сознательных фантазий оно единственное, выдающее себя за реальность. Настоящие сцены служат покро­вом первоначальных сцен или фантазий.

1. Фройд 3. Бессознательное. 1915.
2. Фройд 3. Из истории одного детского невроза. 1919.

1. Для С. Айзекс (S.Isaacs) «первичные фантазмы (phantasmes) связаны с психическими процессами, очень далекими от слов». И только для того, чтобы «иметь возможность о них говорить», мы выражаем их в речи, но вводим тогда «чуждый элемент». Айзекс, пользу­ясь выражением Фройда, говорит о «языке влечения»; и очевидно, что не его характер, вербальный или невербальный определяет порядок языка. Но если она смешивает язык и возможность экспрессии, тогда, может быть, она плохо представляет себе изначально заложенное во взглядах Мелани Кляйн: ее стремление уловить язык, который не был бы словами, но тем не менее был бы структурирован согласно парам противоположностей (хороший-плохой, внутренний-внешний). Смелость техники Мелани Кляйн, похоже, предполагает обращение не к непосредственному выражению жизни влечений, а к не­ким фундаментальным означающим.

Айзекс С. Природа и функция фантазии. S. Isaacs, Nature et function du phantasme, in: Developpment de la psychanalyse. Paris, PUF, рр. 80-85.

1. См. разные варианты формулировок С. Айзекс: «я хочу ее целиком проглотить», «я хочу сохранить ее в себе», «я хочу разорвать ее па кусочки», «я хочу ее выбросить наружу», «я хочу ее снова вернуть, мне надо сейчас ее иметь», и т. д. (Сьюзен Айзекс. Природа и функция фантазии. . S. Isaacs, Nature et function du phantasme, in: Developpment de la psychanalyse. Paris, PUF, р. 81).

1. Фройд 3. Три очерка теории сексуальности. 1905.

1. Конечно, мастурбация чаще всего предполагает воображаемое отношение с объектом; это означало бы давать чисто внешнее определение ее как аутоэротической, посколь­ку субъект достигает удовлетворения только от собственного тела. Но детская аутоэротическая активность, например сосание пальца, совсем не предполагает отсутствие какого-либо объекта. То, что в первую очередь определяет ее как аутоэротическую, это, как мы будем отмечать далее, особый способ удовлетворения, специфический для «рож­дения» сексуальности и оставляющий какой-то след в подростковой мастурбации.
2. Похоже, «первый раз желать» (Wunschen) было галлюцинаторным инвестировани­ем воспоминания об удовлетворении». (Фройд 3. Толкование сновидений. 1900).
3. См., например, толкование Фройдовской гипотезы первичной галлюцинации у С. Айзекс: «Представляется возможным, что галлюцинация лучше выполняет свою функцию в те периоды, когда инстинктивное напряжение еще слабо выражено, например, когда младенец наполовину проснулся и только еще начинает испытывать голод (. ). Затем страда­ние от фрустрации пробуждает все возрастающее желание, например, переживание, связанное с инкорпорацией всей груди, с тем чтобы

сохранить ос как источник удовлетворения; и свою очередь, это желт те па какое-то время будет удовлетворено всемогущим об­ритом благодаря способности верования и галлюцинации (. ). И все же такая галлюцина­ция интериоризированной и удовлетворяющей груди может терпеть провал, если фрустрация продолжается, голод неудовлетворен, а инстинктивное напряжение слишком сильное, чтобы отрицаться». (Сьюзен Айзекс. Природа и функция фантазии. S. Isaacs, Nature et function du phantasme, in: Developpment de la psychanalyse. Paris, PUF, рр. 82-83).

Отметим затруднения, которые испытывает автор при возможном сопоставлении идеи галлюцинаторного удовлетворения с требованиями неудовлетворенного инстинкта, Как на самом деле мог бы младенец кормиться одним только воздухом? И если мы не улавливаем, что то, что находится под прицелом в «первичной галлюцинации», не является реальным объектом, но объектом потерянным, не молоком, а означающим грудь, Фройдов­ская модель станет недоступна пониманию.

1. Неверно назван психоаналитиками «объект желания»: грудь.
2. «В то время, когда сексуальное удовлетворение было связано с поглощением пищи,
   влечение могло находить свой объект вовне, в сосании материнской груди. Этот объект
   был полностью потерян, возможно, в тот самый момент, когда ребенок стал способен видеть весь ансамбль: лицо, которому принадлежит орган, доставляющий удовлетворение. Начиная с этого момента, влечение становится аутоэротическим. » (Фройд 3. Три очерка теории сексуальности. 1905).

Отрывок важен еще потому, что содержит объяснение (слова, выделенные нами): само построение аутоэротической фантазии уже предполагает не только парциальный объект (грудь, палец, принятый как заместитель), но мать как целостную личность, которая сти­рается в тот самый момент, когда делается целостной. Это «целостность» может быть по­нята не столько на уровне восприятия гештальта, сколько исходя из требования ребенка, которое мать соглашается выполнить или отвергает.

1. То, что некоторые аналитики называют «анобъектной стадией», в рамках генетической концепции, которую можно было бы назвать целостной, поскольку она не различает построение либидного объекта от построения объективной картины внешнего мира и стремится выделить стадии развития Я как «органа реальности». Кроме того, признает­ся их прямое соответствие стадиям либидо.
2. Мы развиваем в другом месте (Ж. Лапланш, Ж.-Б. Понталис. Словарь психоанализа) это понятие, основополагающее для Фройдовской теории влечений.
3. В одном из первых своих размышлений о фантазме Фройд отмечает, что 1триЬе
   вполне могли бы излучать фантазмы (Draft М.).
4. Фройд 3. Три очерка теории сексуальности. 1905. См. также: Влечения и судьбы влече­ний. 1915. Анализ пар противоположностей садизм — мазохизм, вуайеризм — эксгибиционизм. По эту сторону активной или пассивной формы фразы (видеть — быть увиденным, например) можно предположить еще форму возвратную (видеть себя самого), которая была бы, по Фройду, первостепенной. Наверное, надо бы найти тот самый первостепен­ный показатель, когда субъект больше не находится в пределах разного рода фантазмов.
5. «Отношения ребенка с ухаживающими лицами являются для него постоянным источником возбуждений и сексуальных удовлетворений, берущих начало от эрогенных зон. И это тем больше, чем сильнее обеспечивающее уход лицо (как правило, мать) готова за­свидетельствовать ребенку чувства, происходящие из ее собственной сексуальной жизни. Она обнимает, укачивает, рассматривая его, без всякого сомнения, в качестве заместителя полноценного сексуального объекта» (Фройд 3. Три очерка теории сексуальности. 1905). Тем не менее, является общепринятым утверждение, что Фройд с большим опозданием признал связь с матерью.

273

^ ЩИТ ПЕРСЕЯ, ИЛИ ПСИХОЗ И РЕАЛЬНОСТЬ

Ч
тобы избавить свою мать Данаю от любовных посягательств Полидекта, Персей вызывается добыть для него голову Медузы. Он совершает свой подвиг благодаря хитрости и смелости, но также благодаря помощи Гермеса и Афины: один снаб­жает его оружием — острым кривым ножом, а другая — щитом. Но Медуза обла­дает оружием, перед которым бессильно обычное: взгляд, обращающий в камень всякое живое существо, которое перед ним предстает, даже если это происходит случайно; щит окажется необыкновенным и будет особым образом использован. Отполированный подобно зеркалу, он служит посредником и охраняет; через него Персей отыщет Медузу и обезглавит ее, так ни разу и не встретившись с ней взглядом; щит позволил Персею смотреть на нее, не подвергая себя опасности.

Каким образом действовала эта уловка? Она лишала Медузу некоего магического свойства, метафорой которого является третье измерение — глубина; имен­но из-за нее жалят волосы-змеи, высунутый язык, вылезающие из орбит глаза. Все это в зеркале становится плоским, несмотря на иллюзию перспективы, по­скольку оно, зеркало, в своей отражающей поверхности, безусловно, двумерно, представляя собой некую фронтальную, недоступную для проникновения, плос­кость. Отныне Персей может действовать, соперник окончательно стал ему парал­лелен, в максимальном приближении касателен (тангенционален). Реальность следует рядом. В результате обустраивается некое пространство, настоящее про­странство, где можно оставаться на своем месте, или убежать, или двигаться впе­ред, некий путь, которым не обязательно идти, где определены границы его сво­боды.

Ему противостоит пространство зачарованное, и в нем оказываются заключены жертвы Медузы, связанные с ней силовыми линиями, они обречены быть по­глощенными или захваченными Горгоной, а то и превращенными в камень. На этом пути нельзя остановиться или остановить чудовище. Вот такое королевство необходимости, поле непрерывности. Напротив, благодаря зеркалу, Медуза не только может быть настигнута, но на нее также возможно будет смотреть. Едва уловив ее парализующий взгляд, зеркало гасит его подобно тому, как кристалл гасит поляризованный свет: и только тогда она, наконец, воспринята, то есть мо­жет быть поймана, постигнута в бесконечной последовательности своих профи­лей, теперь один из них всегда виден во фронтальной плоскости. Медуза стала неотъемлемой частью внешней реальности, видимой в зеркале; на мгновение она возродилась к той жизни,

из которой была изгнана проклятием Афины. Лишенная своей магической силы, зачаровывающего колдовства, она первой снова об­рела свободу, могла бы на самом деле защищаться и даже победить, если бы ив спала, если бы Афина не протянула Персею щит и не направила его руку.

Так Медуза фактически стала образом реальности, той реальности, которую мы бы с удовольствием определили как потусторонний по отношению к некой поверхности мир, сотканный из рядоположенных совпадений а, точнее, из свободы живых и из случайных совпадений вещей и событий.

Теперь давайте зададимся вопросом о природе чудесной уловки, которая защитила Персея от чар и помогла изгнать Медузу. Этот щит напоминает нам другой, уже привычный для нас механизм, а именно противовозбуждение системы вос­приятие-сознание. Поверхность, проекция некоей поверхности как характери­стика Я 1 : в противоположность нижележащей области, вглубь которой проника­ет, запечатлеваясь там, сырой материал воспоминаний, по ней внешние возбуждения скользят, не оставляя следа, но, как бы в качестве компенсации, это легкое касание порождает сознание.

Речь идет не только о сознании чего-то происходящего на периферии существа, но, главным образом, того, что нечто существует вне этого существа, в та­ком-то месте, на таком-то расстоянии, имеет такую-то форму и такой-то цвет и, если касание имеет место, такой-то вес и такую-то плотность. Оно (сознание) от­сылает к тому, откуда нечто пришло, с тем чтобы, по утверждению Канта, «Точка О была воспринята в точке О». Фройд предупреждает, и мы к этому вернемся, что этот щит также сделан из мертвого материала, подобно металлу щита Персея.

Предположим, что Персей, его щит, Медуза 2 , иными словами, субъект, система восприятие-сознание и вовлеченная в отношение внешняя реальность являются тремя элементами, составляющими некую структуру, систему, элементы которой могли бы быть взаимозависимыми, подчиняясь неумолимому закону объединяющей организации. Но мы хотели бы утверждать как раз обратное.

Это приспособление, напротив, является тем, что разрывает любую причинную цепочку, распарывает любой шов, заставляя спускаться петли любой ткани, сотканной в соответствии с символическим, поскольку возвращает вещи и людей на их место в свободном пространстве.

Это свободное пространство, пространство восприятия, которое по необходимости не стягивается, превращаясь в плотный войлок; и нам не так уж важно, что этот войлок спрессован из причин и следствий, обреченных на то, чтобы, посте­пенно складываясь, войти друг в друга, как трубы бинокля, где близкие означа­ющие склеиваются в соответствии с метафорой или метонимией, достигая захвата всей массы реального.

1 Фройд 3. Я и Оно. 1923. (Здесь и далее при ссылках на труды 3. Фройда автор указывает название источника и дату его первого издания на языке оригинала). — Примеч.Н. И. Челышевой.

2 Было бы, наверное, полезно снова обратиться к критическому рассмотрению платоновского идеализма, исходя из параллели между этим мифическим эпизодом и аллегорией пе­щеры в «Республике». Не менее интересно рассмотреть вопрос о запрете в православной церкви любого трехмерного представления божества и об отсутствии перспективы в иконах раннего периода.

Пространство восприятия прерывисто, неоднородно, лакунарно, и именно в его дырах, разломах и пробелах Персей и многие другие способны двигаться, не ставя перед собой в обязательном порядке цель убить: ведь можно, например, связать.

Все это приводит нас к вопросу об инвестировании объектов внешнего мира в процессе восприятия.

Воспринимать — значит действительно выходить из себя, но совсем не для того, чтобы потом вернуться обратно в себя, следуя метафоре амебы. Нет! А для того, чтобы там оставаться. Последнее предполагает, что мы там находимся, пока объект перед нами, и приспосабливаем его зрительно на заданном расстоянии. Это и есть восприятие, а также любовь (они, возможно, имеют одинаковую природу) и, благодаря им, с неизбежностью появляется понятие антинарциссизма 1 . Здесь надо отметить, что разновидности объединения антинарциссического ин­вестирования находятся на службе у воспринятого.

Наш тезис заключается в том, что психотик — это тот, кто не располагает щи­том Персея, тот, кого взгляд Медузы повергает в тревогу, а затем обездвиживает, превращая в камень.

Вначале же она его ужасает. Именно этот ужас Фройд объясняет давлением реальности как таковой на Я. Реальности, которую лицо Медузы отображает, как нам кажется, достаточно хорошо. Вся эта копошащаяся масса из змей, высунутые языки и выпученные глаза, — позволяют отчетливо представить потенциальную опасность взлома, которая для психотика исходит извне. Любая реальность, какой бы она ни была, нападает на него, как только окажется представлена, и сразу же вслед за этим она перестает восприниматься, потому что сенсорная информа­ция, которую она содержит, может быть сохранена только как угрожающая. Один только щит, подаренный приемной матерью — Афиной, матерью без мужчины, мог бы его защитить, но именно щита и не хватает. Она не дала его психотику, а может, он сам не смог получить эгиду, позволяющую противостоять «потряса­ющим внешним энергиям». Эту материнскую несостоятельность, недостаток, Фройд описывает иначе; он говорит нам, что чрезмерное развитие головы Медузы призвано скрыть некое отсутствие, дыру, а именно ощущаемое как кастрация отсутствие материнского фаллоса. Но, как известно, кастрации предшествует, одновременно ее предвосхищая, разделение с матерью. Отношение Медуза-жерт­ва отличается от отношения Медуза-Персей не отсутствием щита, но присут­ствием отсутствия щита; и здесь мы также встречаем три термина, но, в отличие от ансамбля Медуза, щит, Персей, здесь речь идет о некоей структуре, где терми­ны взаимообусловлены. Мы знаем, к чему ведет их взаимодействие: к тому, что­бы заключить в нем самом состояние остолбенения Медузы. Греческий глагол, от которого происходит слово Медуза, означает измерять, дозировать, поддержи­вать в определенных границах, иначе говоря, обращать в камень, поскольку воспринимать, действовать — значит выходить из пространственных границ собственного тела. Медуза держит свою добычу на голодном пайке, она ее заклю­чает в ней самой.

Т
акое полное замыкание на самой себе предполагает, что Медуза, бросив роко­вой взгляд, перестает существовать для оцепеневшей от ужаса жертвы, которой остается только лишь пустота 1 .

В этот момент, с точки зрения Фройда, субъект инкорпорировал эрекцию вставших пенисов (голова Медузы), но, пытаясь нейтрализовать их потенциал, их дви­жение собственным противоположным движением, приклеиваясь к этой ак­тивности в качестве пассивного двойника, к этой мужественности в качестве женского начала, через это столкновение противодействующих сил (инстинкт жизни и инстинкт смерти) или, по выражению Тауска, через взаимное блокирование агонистов и антагонистов, он пришел к неподвижности кататоника. Идет ли речь об интроекции? Нет, если мы предполагаем интроекцию в себя некоего образа, представления. Потому что представление может быть производным только от восприятия, а реальность, едва вторгнувшись в мир психотика, переста­ет восприниматься. Мы могли бы предположить, что реальность субъектом по­глощена, или что она его захватывает, во всех случаях она оказывается установ­ленной в нем целиком, как блок, и там укрепляется, занимая место во внутреннем пространстве, предназначенном предоставлять свободу действия, и эту свободу она вытесняет. Именно из-за того, что реальность была там заключена, она может вновь находить выход в форме проекции (галлюцинации и т. д.), возвращаясь туда, откуда пришла. Речь не идет о вытеснении, субъект в какой-то части стал внешней «реальностью», а не просто располагает ее образом; и неудивительно, что этот образ не удается обнаружить потому, что он представляет собой трехмерную модель, которая является частью субъекта и заключена у него внутри. В ре­зультате реальность не подвергается исключению, она инкорпорируется, а по­скольку реальность проявляет себя в намерении (подвергнуть осаде), субъект присваивает само намерение. Он одержим, и это есть нарциссическая идентифи­кация.

Такое присутствие в глубине души и тела некоего чужеродного побуждения, своего рода воплощенной другой «воли», которую субъект к тому же принимает, лежит в основе психотической диссоциации, удвоения Я, определяющего психоз. В результате оказывается, что присутствуют два Я: соперничая друг с другом, они врезаны одно в другое и начисто лишены той пустоты, которая является своего рода внутренним порогом для проекта Я в хайдегеровском смысле. «Объект», другой субъект заполняет эту пустоту, которая вновь обнаруживается по ту сторону этой пары, вокруг них, а не между ними с тем, чтобы их разделять. Все нахо­дится в теле и больше его не покидает.

Аналогия с меланхолической депрессией (которая психозом не является), внесет ясность в наши предположения. Меланхолик интроецируют тень объекта, психотик одушевленное тело объекта. Меланхолик имеет ступенчатую иерархиче­скую структуру и проецирует объект в некую ограниченную часть самого себя, предоставляя его, таким образом, в распоряжение высшей инстанции, они

1 Жена Лота была превращена в соляной столб из-за того, что хотела вновь увидеть Содом и Гоморру, о которых нам известно лишь то, что они скрывали направленные на ангелов мужские желания (эрекция).

располагаются на разных уровнях, и именно это различие меланхолик стремится сделать непреодолимым. Сверх-Я обожествлено, а Я принижено. В психозе оба Я, присутствующие благодаря инкорпорации, имеют одинаковую ценность и стоят в одном ряду: Шребер становится достойной супругой Бога, а, поскольку здесь нее происходит в одном плане, также и супругой Я-тела. Наконец, если восприя­тие внешнего мира продолжает существовать для депрессивного человека, для психотика на границе оно оказывается упраздненным.

Созданный таким образом способ связи между двумя «персонами», неделимый и исключительный, является прототипом всякого психотического отношения.

Все происходит между двумя этими полюсами и нигде больше. Привлечение-отвращение, съедающее-съеденное, дробящее-расчлененное, кастрирующее-кастрированное, вторгающееся-пронзенное, преследующее-преследуемое, бьющее-побитое, видящее-увиденное. Здесь субъект находится не в себе самом, а в общем процессе, там и более нигде, в психозе. Мы возвращаемся в кляйнианскую все­ленную параноидной и депрессивной фаз, а также к садомазохистической игре и вуайеризму-эксгибиционизму, когда реальный партнер оказывается ни причем. В этом случае отношение непосредственно и неизбежно, время и пространство сжаты до точки, до моргания, а мысль или действие псевдо-другого достигает того из пары протагонистов, кто требует в данный момент статуса Я, со скоростью све­та 1 . Нет больше движения, а есть последовательность кажущихся мгновенными изменений, вспышек. На самом деле ничто не шелохнется в мире психоза.

Во всяком случае, в этом пространстве есть только одно измерение: третье, объединяющее эти две взятые вместе «персоны» в некоем неустранимо саггитальном пространстве. Это пространство не совпадает и не сочленяется с про­странством восприятия (где различается субъект, располагающий полем, и его объекты), а его исследование не может дать нам никаких знаний о последнем, оно не является истиной другого, психоз не является истиной воспринимаемого мира, в противоположность точки зрения антипсихиатрии. Поспешим добавить, что психотик осознает другую, ускользающую от восприятия истину, истину направ­ленных на него бессознательных намерений и желаний некоего как бы покрытого глазурью объекта, истину распространения инсайта, которого психоаналитик не должен быть лишен, но при этом он не должен быть чем-то исключительным по отношению к правильному восприятию.

Такая борьба пар, где один всегда или альтернативно будет жертвой другого, сразу же вызывает в памяти первосцену. Мы действительно считаем, что мнестическая схема сцены, более или менее оживленная сложившейся ситуацией, пре­доставляет информацию этому внутрипсихическому отношению. Мы считаем, что не-психотик может поставить сам для себя такой спектакль, присутствовать на нем в качестве третьего, даже если сам принимает в нем участие, а психотик принужден туда войти и уже более не выйти, он словно стремится занять вакант­ное место одного из партнеров. Голова Медузы, вместе с пустотой (шрам от каст­рации, вульва), откуда она появляется и которую никакой щит не в состоянии изгнать, отображает первосцену.

1 Франсис Паш, возможно, устанавливает здесь связь с метким выражением Биона о том, что проективная идентификация действует со скоростью света. — Примеч. А. В. Россохина.

Но отсюда следует, что каменные статуи также должны быть истолкованы как некие первосцены, на этот раз застывшие. Стоит ли напомнить историю о том, как зубы дракона, посеянные Кадмосом, породили пары убивающих друг друга воинов, а камни, брошенные Декалионом и Пиррой, породили пары мужчин и женщин?

Первосцена, таким образом, имеет следующую характеристику: ни одно изменение не возникает ни у кого из партнеров, не вызывая изменение другого парт­нера или не будучи результатом воздействия этого другого. Таково наше опреде­ление структуры. Первосцена — это фактически прототип, атом, составляющий любую структуру.

Это верно и для психоза, психоз далек от того, чтобы представлять собой своего рода дыру в символическом, а, напротив, осуществляет ее заполнение. Психо­тик устраивает себе жилище в первосцене, довершая, таким образом, систему, ни­чего не оставляющую вовне.

Психозы должны фактически рассматриваться, как разнообразные по характеру смехотворные попытки разнять соединение пары в первосцене, которая, тем не менее, остается заключена в единственном теле. Самое обширное бредовое простран­ство (претендующее иногда на то, чтобы быть бесконечным) удерживается в грани­цах нашей кожи. Подвергавшаяся преследованию пациентка Фройда вобрала в свое тело любимую ранее женщину вместе с ее вздыхателями и сообщниками, поскольку щелчок фотоаппарата, который должен был запечатлеть ее стыд, оказался эрекций ее собственного клитора, а этот последний стал орудием ее преследователей. 1

Все это приводит нас к постановке проблемы психоза.

Обратимся к проводимому Фройдом различению между Я-удовольствием и Я-реальностью, где последнее наследует первому и от него происходит.

Мы приходим к предположению, что Я-реальности будущего психотика чего-то недостает; это что-то и есть щит Афины, подарок, который служит одновременно защитной оболочкой и зеркалом:

• защитная оболочка позволяет сопротивляться внешним силам и, в частности, отгородить сомнительные стороны матери (Медузы) а, следовательно, остаться одному и стать автономным;
• зеркало позволяет узнавать и оценивать то, что вовне, внешний мир в соответствии с «хорошими объективными критериями», а также инвестировать его в достаточной мере, уберегая себя от приступа тревоги, который вызывается взаимным столкновением двух инстинктов в присутствии объектной пустоты.

Подарок — всего лишь придаток самой Афины, своего рода защитный кожный покров; его остатком является переходный объект. Такое продолжение материн­ского тела сделано из мертвой материи, а, значит, не несет в себе направленные на ребенка материнские желания. Это похоже на напутствие, которое она могла бы ему предложить. Его как раз недостает будущему психотику. Пустота, занима­ющая определенное место, есть отсутствие матери, предвосхищающее кастрацию, и именно потому, что указанное отсутствие всегда обнаруживается в глубине сен­сорных данных, они, эти данные, составляют реальность, содержащую разломы, или, точнее, реальность, постигнутую как ломаная.

1 Фройд 3. Об одном случае паранойи, противоречащем теории психоанализа. 1915

Описанный разлом неотделим от угрозы внутреннего раскола, обусловленного сверхинвестицией влечений, которая сама обусловлена полным снятием инвестиций внешнего мира и накоплением внутри энергии, несущей, в довершение все­го, тенденцию разъединения.

Угроза захвата головой Медузы, то есть реальностью, опустошенной матерью, связана с неизбежностью расчленяющей диссоциации. Страх чужого лица на восьмом месяце служит тому иллюстрацией.

С чем связано снятие или невозможность инвестиций на стадии Я-реальности? Чего недостает? Является ли некое особое отношение матери его причиной?

1. Мать, слишком защищающая, не могла бы допустить выделение этих доспехов, мать слишком отсутствующая — тоже; возможно, необходима обстановка какой-то средней заботливости, но это слишком расплывчато. Мы могли бы обратиться к дру­гому подходу, развиваемому М. Фэном. Он настаивает на важности поворота матери ребенка к отцу, мать тогда забирает назад какую-то порцию собственного нарцис­сизма, которым она обмазала ребенка, облачаясь в него сама, и забирая его обрат­но, она получает в результате, прежде всего, спящего ребенка. М. Фэн показывает формирующие свойства этой периодической материнской нерасположенности 1 .
2. Может быть, мы имеем дело с недоразвитием атавистических схем ощущений, которые, как мы предполагаем вслед за М. Ренаром (М. Renard), являются основой репрезентаций внешнего мира?
3. Или нам, наконец, следует отнести это на счет своего рода врожденной гиперестезии, разъединении инстинктов, которое могло бы подорвать установление антинарциссизма, важность которого для восприятия мы увидели?

Все эти три фактора существуют и взаимосвязаны.

При любом подходе остается именно упраздненная реальность, пустота, отсутствие, недостаток, вызывающие тревогу в чистом виде, ужас пустоты. Не будут ли созданные вслед за этим фантасмагории, так хорошо описанные Мелани Кляйн, в каком-то смысле паллиативом, как страшные продолжения Медузы, смягчающие ужас нехватки? Безусловно то, что мать должна оставить ребенку, покидая его, пре­кращая его кормить, переставая им заниматься, — это галлюцинаторное исполнение желания, но необходимо сделать акцент именно на слове галлюцинаторное, то есть I (а восстановлении некоего присутствия независимо от обещанного удовлетворения.

Мать — это не только поощряющая или наказывающая инстанция, которая более или менее приспосабливается к желаниям, но также некая конкретная реаль­ность, поверхность, поверхность кожи, кожа мира. Кусочек именно такой за­консервированной кожи Афина дарит Персею. Психоз является не детищем влечений, а скорее результатом недостаточности Я как проекции некоей поверх­ности. Несомненно, как раз это почувствовал Хартманн, но так плохо использовал. Персей также может смотреться в щит и, даже если бы он не обнаружил там ничего, кроме собственного отражения, этого было бы достаточно, чтобы Медуза потеряла свою магическую власть над ним. Похоже, инвестирование собственно­го образа является последней защитой от психоза.

1 Паш ссылается на идеи Мишеля Фэна о «цензуре любовницы». См. подробнее всту­пительную статью к книге. — ^ Примеч. А. В. Россохина.

Клинический опыт без труда нас в этом убеждает. Я думаю, прежде всего, об условиях развития паранойи, которые можно свести к разрыву связи (более или менее десексуализированной) с объектом того же пола 1 .

Именно сходство с субъектом, в котором пол — лишь один из признаков сходства, оберегает от безумия; объект заменяет неспособность самому смотреть на себя, иметь репрезентацию самого себя. Сближение с дополняющим существом, некий гетеросексуальный опыт (см. Фройда), напротив, вызывают тревогу и дис­социацию. Два психотика, одного из которых лечила госпожа Монно, а другого — доктор Бремон, недавно принесли нам еще одно подтверждение изложенной точ­ки зрения.

Человек, имеющий предрасположенность, может уберечься, если ему удается воссоздать с помощью другого иллюзию зеркала, как это происходит в эстрадных номерах, где помощник играет отражение. Как в таком случае не вспомнить о стадии зеркала 2 ? Мы не помышляем об отрицании связанного с ней интереса, но предполагаем, что имеем дело всего лишь с иллюстрацией одной из фаз развития, начальный период которого предполагает инвестицию материнского тела, как первой модели, наглядного примера воссоединения и дифференциации тела, как зеркала. Тело матери — это первое зеркало.

Но для репрезентации самого себя разве не важно сначала быть увиденным своей матерью, ею воспринятым, фигурировать не только в материнских фантазмах, подвергаясь риску, который продемонстрировали нам Пьера Оланье (Piera Aulanier) и Мод Маннони (Maud Mannoni), но также за их пределами. Решающим для будущего потенциального психотика станет не только место, которое он в этих фантазмах занимает, и роль, которую он в них играет, но и то, что он будет, возможно, находиться только лишь там, отсутствуя в воспринимаемом матерью и реальном для нее мире.

Иначе чему служат все эти представления тела без головы, если не обозначению того, что он, психотик, был вынужден смотреть на себя без помощи зеркала, без помощи тела смотрящей на него матери?

Щит, который мать протягивает ребенку, как раз и есть разделяющий их барьер, он противостоит тому, что их вновь сливает, преграждает ребенку дорогу назад в материнское лоно, мешает целиком и полностью вернуться в материнскую систему.

Этим тема щита-зеркала для нас не исчерпывается. Обладая свойством отсылать образы, зрительные характеристики вещей такими, какими он их получил, щит заставляет увидеть их во второй раз, снова их удваивает, он их отражает. Подобной способности у нас нет, но она из числа сенсорных посланий, по отно­шению к которым мы такой способностью обладаем, я имею в виду слышимое, поскольку мы можем в точности воспроизвести сказанную фразу. Для нас легче быть эхом, чем источником. В действительности мы находимся на пути, который проходит речь, в пункте, где артикулируются наши ответы на вопросы. В то вре­мя как некий объектный образ остается у нас в каком-то смысле поперек горла, слово способно войти в нас через ухо с тем,

чтобы снова выйти через рот. И это очень близко к одномерному пространству психоза 1 .

Фройд нам продемонстрировал, что специфическим для речи является как раз перевод отношения, принадлежащего реальному. Некоторые современные лингвисты пытаются показать, что язык представляет главным образом присущие ему отношения. Добавлю, что пациент госпожи Монно утверждает еще следующее: «Называть по буквам значит объяснять».

Значит, если первосцена есть единство репрезентированной структуры, чувство взаимозависимости внутри некоего единого ансамбля, то основополагающая интуиция дается нам телом. Я мог бы снова вспомнить Мэн де Биран — мужчина (Maine de Biran) 2 . Психотик инвестирует скорее слова, чем вещи, хранит «язык тела», поскольку он не в состоянии смотреть на поверхность собственного тела или тел других, он вынужден идентифицироваться с внутренней структурой и более или менее успешно реконструировать внутри мир, но мир этот построен в соответствии с моделью функциональных корреляций внутри организма. Вер­бальный образ здесь гораздо более пригоден, чем образ объектный, он всегда со­держит избыток означающих по отношению к их предполагаемому использова­нию, он вот так и присутствует в легкости дублирования существующей вещи.

Речь, которая с легкостью проходит по каналам нашего тела и так же легко преобразуется из сенсорного послания в моторику, не перестает при этом быть объек­том восприятия; она может быть развернута перед лицом в качестве собственного образа, если эта речь принадлежит нам, занимая место щита, если не зеркала, ког­да наш телесный облик становится расплывчат, возможно, потерян, а восприятие внешнего мира несколько искажено.

Рассуждать о защите от пугающего взгляда лишенной фаллоса матери означает затронуть проблему фетишизма. Несколько месяцев назад Ив Далибард (Yves Dalibard) рассказал нам об интуитивной догадке, возникшей при изучении объек­тов, способных быть принятыми в качестве фетиша: туфли, чулки, белье и т. д. Он открыл, что фетиш всегда представлен образно, вместе с той частью тела, которая его несет, соединением гениталий, сжатой первосценой; и, как мне представляет­ся, здесь имеется материал для исследований и размышлений.

Прежде всего, отметим, что все без исключения фетиши представляют собой некие оболочки, заворачивающие поверхности, кожу (даже «блеск» носа, о котором говорит Фройд): атлас, кожа, резина, волосы — все они из мертвого материала, или неодушевленные. Полый пенис? Во всяком случае, фаллос, коль скоро фаллос означает символ могущества, поскольку фетиш, с нашей точки зрения, является остатком материнской власти: власти добыть для субъекта защищающий щит.

Эта гипотеза не предполагает другие значения фетиша (пенис, экскременты); в ней никак не оспаривается роль отца, который в силу своей недостаточности позволяет все это поддерживать или делает неизбежным появление, источник гипотезы, как мне кажется, находится по эту сторону от анальных или связан­ных с пенисом допущений и служит их основой.

Н
ам также представляется, что фетиш конституируется, и его основы закладываются до того, как отец предстанет обладателем полового органа и носителем закона, ребенок воспринимает внешний мир до того, как будет отмечен материн­скими признаками и атрибутами.

Очевидно, что фетиш изображает первосцену в фантазмах, хождении туда-сюда, всех этих играх в прятки, играх сокрытия и обнажения, присутствия и отсутствия, идеализации и фекализации, обожания и плохого обращения — перед нами первосцена, в которой фетишист принимает участие с истинным мастерством.

Но как, все же, обстоит дело с самим фетишем, оболочкой, заслонкой, прикрывающей эту дыру; местонахождением отсутствия, то есть щита-зеркала, материн­ского пениса, протагониста первосцены и отца? Мы бы с радостью поддержали, что он является результатом перевода и поворота саггитального плана первосце­ны (которая сама переснимается с внутренних отношений организма) в некий фронтальный, устанавливаемый напротив и поэтому воспринимаемый план. Не­кто вышел из картины и поставил ее перед собой.

Что есть в этом от покрова? Он всегда сделан из неживого материала, который был когда-то живым или произведен из чего-то живого: кожа, шелк, хлопок, латекс, волос или их имитации, — некая мертвая структура, сохраняющая все же скелет организации. Превращение в камень, которое осуществляет Медуза, — прекрасная метафора создания фетиша, жертва сохраняет собственную форму, причем навсегда. Мы могли бы с успехом рассматривать фетиш как некий аутоскопический образ, рентгеновский портрет субъекта.

Смеем предположить, что упрощенные системы: механистические, диалектические, структуралистские, — не подверженные действию случайности, являют­ся результатом «натурализации», фетишизации реальности 1 . Персей может ис­пользовать свой трофей с недоброй целью, как оружие тиранов и террористов.

Фетиш — это только лишь щит, а не зеркало; это какая-то лишенная взгляда кожа 2 ; в ней фетишист может вновь обрести схему своей внутренней организации, но фети­шист не может оставить ей, этой коже, даже малейшее дыхание жизни, под страхом увидеть ее превращение в «машину для оказания влияния», а превращение его само­го в машину — психотика, и это как раз то, от чего фетиш призван его оградить.

Вот почему фетиш: чулок, трусы, эпистемологический опыт или произведение изобразительное или музыкальное, — должен отличаться от прекрасного объекта, шедевра интеллекта или искусства, к которому он, однако, очень близок (мы попытались в другом месте это показать), но ему недостает какого-то глубокого изменения, самой настоящей метаморфозы.

Недостающий элемент — это отражение, иначе говоря, взгляд матери. Взгляд, который мы попытались определить на этих страницах. Повинуясь его порядку, ребенок увиден и помещен на какое-то место, он ни желаем, ни ненавидим, а только увиден и поставлен на свое место, он рассматривается. Взгляд, в котором ребе­нок видит себя и остальной мир, потому что этот взгляд ничего для себя не оставляет, скрупулезно отдавая то, что получает, — даже воздух, который

циркулирует между вещами, — и сами вещи, которые он ему показывает; наконец, благодаря этому факту и поверх всего, свою свободу, он ее ему отдает.

Р
еальность открывается вдвоем, нарциссизм уже не может воспринимать ее иначе, чем как фактор разрушения. Объектное отношение (вместе с тем, что оно содержит нарциссического и антинарциссического), восприятие, фиксация субъек­та на его месте, свобода — существуют вместе.

Нарциссизм, отречение от реальности, вездесущность Я (которое, поспевая везде, в конечном счете, нигде не находится), необходимость (неизбежность), также существуют вместе.

Психоанализ именно и ставит задачу сделать очевидными процессы, механизмы, но ом еще должен иметь в качестве результата появление на свет так называемого персонального символа, иначе говоря, конкретной формы случайности каждого, подобно тому, как произведение искусства является таковым, только если некая манная и единственная случайность в нем просматривается.

Другой путь — тот, который нам указывает человек-машина. В таком случае, каким бы успешным ни было его функционирование, это фальшивое зеркало является индуктивным образом некой судьбы, которую Фройд развенчивает как одну из наших наиболее глубинных попыток возврата к неорганическому, куда нас увлекает лицо с выпученными глазами.

Персей, конечно, повинен в том, что доставал голову Медузы из заплечной сумки, чтобы ею воспользоваться, психоаналитик должен быть неким раскаявшимся Персеем.

источник